В салоне, кроме нее, находилось человек десять, и все ехали поодиночке, жались к окнам, читали или разглядывали ночь за поцарапанными стеклами. На переднем сиденье, вольготно раскинувшись, спал человек в одежде, грязной до отвращения, и, сидя в середине салона, Наташа чувствовала исходящий от него тяжелый тухловатый запах. Троллейбус подпрыгивал на выбоинах, и подпрыгивало тело спящего, постепенно сползая к краю сидения. При очередной встряске человек свалился на пол, но не проснулся — только хрипло, с бульканьем вздохнул и перевернулся на живот. На него никто не посмотрел.
Домой Наташа шла обычной дорогой. Возле мусорных ящиков она остановилась и, немного подумав, открыла сумку, вытащила скомканный рисунок и бросила его поверх горки мусора.
Паша был дома — перед подъездом, за бордюром косо стояла «копейка», на Вершине Мира горел свет, и ей показалось, что она видит темный силуэт мужа на фоне занавесок. На подъездной скамейке в свете окон первого этажа жарко обнималась парочка школьного возраста, и Наташа, чтобы не мешать, отошла в сторону и достала сигарету.
На дороге было темно — теперь, наверное, фонари зажгутся нескоро. Столб так же лежал поперек двора, и где-то рядом валялись и порванные провода, не видные в темноте. Что же на самом деле случилось прошлой ночью? Вопрос возвращался и возвращался…
Наташа затянулась сигаретой, и сильный порыв ветра взметнул ее волосы, бросив их ей в лицо. Она сердито отмахнулась, глядя сквозь густую крону платанов, — мысли ее бродили далеко.
Из темноты плеснулся яркий свет фар подъезжающей машины, донесся звук мотора, и Наташа лениво повернула голову, чтобы посмотреть — проедет ли она благополучно или с ней что-нибудь случится, и это пополнит пресловутую Надину статистику.
Машина ехала очень быстро, прямо-таки летела, и на выбоинах ее подбрасывало от души. Хмуро провожая ее глазами, Наташа подумала, что это вполне подходящий вариант для статистики — недопустимо ездить с такой скоростью по дворовым дорогам, да еще ночью — мало ли кто…
Отчаянный визг колес и пронзительный страшный крик разбил ее мысли вдребезги. Свет фар, до того скользивший плавно, резко дернулся, и машина остановилась, а крик не прекращался — не крик — полувизг-полувой нарастал и нарастал, набирая силу, — жуткий звук нестерпимой боли. Уронив сигарету, Наташа бросилась к дороге, уже только на бегу понимая, что крик издает не человеческое горло, что сбили не человека — собаку, всего-навсего собаку, но остановится уже не могла, а крик становился все громче, все пронзительней и все кошмарней, ввинчиваясь в мозг, и ей казалось, что боли, заключенной в таком крике, вообще не должно существовать — это невозможно. И как живое существо может так кричать, как у него хватает воздуха и сил?
