Два раза мы ходили вдвоем с Мирой в театр. Первый раз на «Дневной спектакль «Дни Турбиных» во МХАТ. Спектакль произвел на нас огромное впечатление, несмотря на то, что нам было 11 – 12 лет. Очень жаль было погибшего Николеньку. Наши родители все были участники гражданской войны, мы много о ней читали и слышали, но впервые увидели непредвзятое описание того, что происходило по ту сторону фронта. Мы пели песни о гражданской войне, даже пытались сами сочинить мотив к стихотворению «Ночь прошла в полевом лазарете, день весенний и теплый настал, и при солнечном ярком рассвете молодой командир умирал». Тут же мы увидели впервые белых не как абстрактных врагов, а как людей, которым тоже больно, которые тоже умирают и страдают. Двор был нашим клубом. Мы всегда обсуждали там книги, спектакли и фильмы. Поэтому то, что смотрела Мира, нам тоже хотелось посмотреть, а Н. В. умела выбирать интересные детские спектакли и была в курсе театральной жизни. Поэтому мы смотрели не только традиционные детские балеты и «Синюю птицу», но и менее известные в то время «Три толстяка» и «Любовь к трем апельсинам». Таким образом, влияние Н. В. на наше театральное образование было весьма сильным.
Особенно мне запомнилось, как мы с Мирой ходили в театр во второй раз. Это был дневной спектакль в театре им. Вахтангова «Принцесса Турандот». Запомнился не только сам спектакль, но и сам день. Последний счастливый день в детской жизни нашего дома.
В театре же было все очень интересно. Недалеко от нас сидела Любовь Орлова, наш кино-кумир – живая, красивая, нарядная и улыбающаяся своей знаменитой улыбкой. Спектакль был оригинально поставлен, и нам это нравилось – у отца принцессы вафельное полотенце вместо бороды и т. д. Это делало происходящие на сцене жестокости не такими страшными. Как выяснилось позже, в реальном мире в это время происходили дела пострашнее. Отец Миры, Иероним Петрович был накануне арестован, как только он приехал в Москву, и возможно, что в то самое время, когда мы ужасались жестокости сказочной принцессы, подвергался очередному допросу. Н. В. встречала его на вокзале, видела, как его арестовали, и ждала обыска. Чтобы приготовиться к обыску и уберечь дочь от этой тяжелой сцены, она отослала Миру в театр. Туда и обратно нас провожала тетя Маша, домработница, которая считалась членом семьи. Мы пробовали от ее сопровождения отказаться, но Н. В. настояла на своем. Я всю дорогу боялась, что этот позор увидит кто-либо из наших одноклассников. Когда я вышла к вечеру во двор, на помойке и рядом с ней валялись разбитые пластинки, разорванные бумаги, какие-то выброшенные вещи. Сверху лежали две разбитые пластинки, одна – Вертинского «Молись кунак в стране чужой, молись кунак за край родной, молись за тех, кто сердцу мил, чтобы господь их сохранил», вторая пластинка была «Принесла далекая молва…» Обе эти пластинки произвели на меня очень сильное впечатление. Я представляла, как эмигранты тоскуют вдалеке от родины и ждут, когда для них сверкнет солнца луч – их простят, и они смогут вернуться на родину. Так я тогда понимала эти песни. Мне эти пластинки было очень жаль, я не понимала, почему так много пластинок сразу оказалось разбито, но склеить их было уже невозможно. Гораздо позднее я догадалась, что Н. В. хотела уничтожить все то, что как-то могло скомпрометировать И. П., а пластинки Вертинского, тем более такие, рассматривались в то время как явная крамола, хотя многие их привозили.
