Парис, ты похотью разрушил Трою,
Заставил стены древние пылать,
Твоим глазам пришлось пожаром стать…
Здесь в Трое гибнут, за тебя в ответе,
Везде отцы, и матери, и дети.
Ах, наслажденье одного зачем
Чумой для сотен и для тысяч стало?
За чей-то грех ужель казниться всем?
Пусть божество его бы и карало,
Чтоб зло судьбу невинных миновало.
Зачем грешит один, а смерть для всех
Расплату принесет за этот грех?
Гекуба плачет, смерть у глаз Приама,
Чуть дышит Гектор, ранен и Троил…
Друзья в крови, сражаются упрямо,
Друзья от ран уже почти без сил…
Один влюбленный стольких погубил!
Будь к сыну строг Приам, то Троя, право,
Не пламенем блистала бы, а славой».
И вздох и стон картина будит в ней…
Ведь скорбь гудит, как колокол пудовый
В трезвона час от тяжести своей,
Рождая гул унылый и суровый.
Она ведет рассказ печальный снова…
Для бедствий в красках и карандаше,
Как дар, слова слагаются в душе.
Картину вновь она обводит взглядом,
О тех печалясь, кто судьбе не рад…
Вдруг видит — пленный грек бредет, а рядом
Конвой — фригийских пастухов отряд.
Грек хмур, но он и радостью объят,
И на лице смирение святое…
Свой путь вся эта группа держит к Трое.
Художник мастерски изобразил,
Как грек обман свой затаил умело:
Брел он спокойно, взор спокоен был,
Он словно рад был, что так худо дело…
Лицо ни вспыхивало, ни бледнело
Румянец не твердил здесь о грехах,
А бледность — что таится в сердце страх.
Но, дьявол убежденный и отпетый,
Он принял облик светлой доброты,
Так затаив все зло в глубинах где-то,
Что трудно было распознать черты
Предательства, коварства, клеветы…
Безоблачность — не признак урагана,
И мы не ждем от святости обмана.
Столь кроткий образ мастер создал нам,
Изобразив предателя Синона!
Ему доверясь, пал старик Приам,
Его слова лавиной раскаленной
Сожгли дворцы и башни Илиона,
И в небе рой мерцающих светил
О зеркале низвергнутом грустил.
Она картину ясно разглядела
И мастера за мастерство корит…
Синона образ ложен — в этом дело:
Дух зла не может быть в прекрасном скрыт!
Она опять все пристальней глядит,
И, видя, что лицо его правдиво,
Она решает, что картина лжива.
«Не может быть, — шепнула, — столько зла
В таком… — и тут запнулась, — в кротком взоре».
Вдруг тень Тарквиния пред ней прошла,
И ожило пред ней воочью горе.
И, помня о неслыханном позоре,
Она твердит: «Поверить нету сил,
Чтоб этот облик зло в себе таил!
Как здесь изображен Синон лукавый
И грустен он, и кроток, и устал,
Как бы от бедствий еле жив он, право,
Так предо мной Тарквиний и предстал.
