Сейчас, когда он спал рядом, положив ей руку на талию, ей казалось, что никакой измены и не было, как не было в ее жизни и Миши. Григорий вытолкал его три часа тому назад взашей и швырнул ему в лицо букет. И правильно. Он повел себя как настоящий мужчина. Анна была уверена, что теперь уж Миша точно не вернется. Понял, что к ней вернулся муж, и постарается как можно скорее забыть сюда дорогу. Или же он ненормальный, этот Миша.
Она повернулась на другой бок и теперь лежала с открытыми глазами, рассматривая в полумраке гостиной, где они расположились на диване, лицо спящего мужа. Он постарел, конечно, но тем не менее не утратил своей красоты. Красивое вытянутое лицо, аккуратный нос, полные губы и густые брови. Сегодня он сказал ей, что хочет уехать из России, но прежде зарегистрировать с ней свой брак. Это и было как раз тем предложением, о котором он ей намекнул еще днем. И вот тогда-то он как раз и сказал о старости, о покое, об Израиле.
А я сказала ему, что Израиль – пустыня. Как будто это самое главное. Что я буду там делать? Вязать? Купаться в море, собирать на берегу черепах и любоваться чахлой растительностью? Интересно, а там есть пальмы?
Она смотрела на лицо Григория так долго и внимательно, что постепенно портрет спящего стал искажаться и поплыл, точно смываемый теплой морской водой, превращаясь в черно-белую фотографию другого мужчины. Конечно, это был Матайтис. Максим, чья могучая грудь вздымалась теперь перед ее мысленным взором и застилала реальность. Потом она провалилась в короткий и беспокойный сон: она увидела женщину в сером костюме, которая стояла на палубе белого парохода и махала им всем, и Анне, и Григорию, и даже Матайтису с Машей, рукой. Анна проснулась и поняла, что лежит в постели одна.
– Гриша?
Она встала и на цыпочках вышла из комнаты. Полоска света в конце коридора означала, что Гриша на кухне. Или Маша? И тут же она услышала голоса. Один принадлежал Грише, другой – Маше. Даже не различая слов, Анна поняла, что Гриша успокаивает плачущую Машу, приводя какие-то свои доводы. Она очень хорошо знала этот успокаивающий, убаюкивающий тон, на который попалась однажды сама и благодаря которому научилась находить спасение в крепких и надежных объятиях мужа. И вот теперь он успокаивал другую женщину. Обволакивал нежностью и умиротворением, объяснял ей что-то такое, после чего ее жизнь изменится, наполнится новым смыслом и обновится, заиграет новыми, чистыми красками. Заряд оптимизма – вот что сейчас было необходимо Маше. Но даже в этих, почти невероятных условиях, в которых они все втроем сейчас оказались в силу обстоятельств, связанных с Машей, Анна с грустью подумала о том, что ревнует Гришу. И что процесс этот стал почти инерционным, не зависящим ни от чего.
