Криницы | страница 71
— Так-так-так, — быстро на высокой ноте пропел Мохнач и, как будто в подкрепление, выбил это «так» пальцами на прилавке. — Гляжу я — что это мой авторитет растет? А оно вот что — парторг его поднимает. Так-так-так…
— Твой авторитет!.. — Полоз пренебрежительно покачал головой. — Нельзя ни поднять, ни уронить того, что не существует, — пустоты. Какой у тебя может быть авторитет? Для того чтобы иметь авторитет, надо жить с народом, вон как Груздович живет.
Мохнач поднялся, бросил продавцу:
— Запиши на меня бутылку вина, — и подошел к бухгалтеру с таким решительным видом, словно хотел ударить. Уставившись в него злобным взглядом, язвительно сказал, ощерив желтые зубы — Дай же, я хоть на тебя погляжу. А то за все время я так и не разглядел, кто у меня бухгалтером сидит. — И вдруг крикнул, обращаясь к остальным — Чего глаза вылупили? Интеллигенты! — И, разразившись длинным, многоэтажным матом, быстро вышел, хлопнув дверью.
Какой-то миг все неловко молчали. Лемяшевич, уже с некоторым сочувствием смотревший на Мохнача, когда тот молча слушал эту безжалостную критику, теперь окончательно понял этого человека, с которым ему уже не раз приходилось сталкиваться, и был признателен Полозу. Он всегда был сторонником таких вот откровенных разговоров, сразу раскрывающих всего человека. И хотя его тоже несколько смутил неожиданный финал беседы, но в душе он был рад, что окончилось именно так: Мохнач как бы сам разоблачил себя.
Но на мягкого, кроткого по характеру Ровнопольца, который склонен был прощать людям их человеческие слабости, все это, видно, совсем иначе подействовало.
Он огорченно вздохнул:
— Зря ты это, Андрей Николаевич.
— А ну его! — отмахнулся Полоз. — Пускай уходит!.. Тошно мне глядеть на него…
Теперь вид у него был совершенно трезвый и усталый. Он бросил на прилавок сторублевку.
— За все получи… Для сына конфеток дай граммов сто… Погоди, что это меня женка просила купить? Все к черту из головы вылетело.
Лемяшевич неожиданно для себя предложил еще выпить: захотелось закончить разговор теплее. Полоз согласился без особой охоты, больше из вежливости, и, выпив, взялся за печенье, ел с аппетитом, основательно. Теперь говорил главным образом Ровнополец.
— М-да, Николаевич, не знал я, что ты умеешь так… разносить…
— Когда-нибудь и до тебя черед дойдет, — хмуро, не в шутку ответил Полоз.
Выпили еще. Лемяшевич почувствовал, что тело его стало каким-то необыкновенно легким, а душа полна веселья и необычной нежности к себе и к этим своим новым друзьям. Такими добрыми, простыми и сердечными людьми показались ему Полоз и Ровнополец, что захотелось тут же, немедленно, обнять и расцеловать их. Но он еще сознавал, что если это сделает — его сочтут пьяным, и потому сдерживался. Однако надо же как-то доказать свою любовь, свои добрые чувства! И он, весело смеясь, попросту, как и они, обратился к продавцу: