Драматурги, как правило, изящны. Рост их неограничен, а вот объем — таков, что сбоку их, в сущности, не видно. Космо Блейр не соответствовал стандарту, он был невысок и тучен. Граф называл его «пузатым оболтусом», поскольку он имел неприятную привычку говорить «мой дорогой Шортлендс» и спорить, что бы ты ни сказал.
Сейчас он посмотрел на странную пару сквозь сверкающий монокль.
— А, мой дорогой Шортлендс!
Пэр Англии издал тот звук, который издает медведь, подавившийся костью.
— А, Спинк! — продолжал Космо.
— Добрый вечер, сэр.
— Катались на мотоциклете?
— Да, сэр.
— Какая погода?
— Великолепная, сэр.
— Да, кстати…
Драматург тоже был доволен жизнью. К чаю подали пончики, буквально сочившиеся маслом, а после чая он читал Кларе второй акт. Ее непритворный восторг породил в нем благоволение к ближним, которому способствовала и упомянутая погода. Тем самым, он был рад оказать Мервину Спинку небольшую услугу.
— Да, кстати, — сказал он. — Помнится, вы меня просили помочь вашему племяннику. Роланд Уинтер, если не ошибаюсь?
— Вот именно, сэр.
— Как он сейчас, занят?
— Нет, сэр. Свободен.
— Что ж, у меня в пьесе для него кое-что есть. Странная вещь, мой дорогой Шортлендс, я все гадал, почему мне знакомо это имя, а сегодня вспомнил. В прошлом году он играл в моем шоу, и недурно, скажу вам, не…
Его прервал сдавленный крик. Мотоциклет упал на землю.
— Вы с ним знакомы, сэр? — с трудом проговорил Спинк.
— Естественно. Такой стройный, слегка косит, губы необычного рисунка. И рыжеват, да? Ну, конечно, в сущности — рыжий. Так вот, передайте ему, чтобы он заглянул к Чарли Кокберну. Я пошлю Чарли записочку.
Довольный собой, Космо двинулся дальше. Лорд Шортлендс радостно засмеялся.
— Ну как, Спинк? — осведомился он. Дворецкий не отвечал. Лицо его затуманилось.
— Если этот толстый нахал знает вашего племянника, — развернул свою мысль пятый граф, — навряд ли удастся выдать его за Росситера. Да, Спинк, вам крышка. Кончились ваши козни.
Мервин Спинк молчал. Подняв мотоциклет, он мрачно сел на него и мрачно направился в деревню.
Радость его сменилась скорбью. Синее небо было отвратительным. Бабочки — хуже некуда, колосья — это черт знает что! Словом, настроение пресловутой Пиппы,[12] столь понятное у человека, которому светят полторы тысячи фунтов, начисто исчезло.
— Тьфу, та-ра-рам! — мрачно бормотал Мервин Спинк.
Добравшись до почты, он отправил телеграмму племяннику и мрачно поехал обратно, в замок, чтобы укрыться в своем логове.
