Тут нужно сделать два уточнения. Во-первых, откуда я знаю номер мобильного этого человека. Все просто: время от времени прокуратура допрашивает свидетелей радикальных акций в центре Москвы, и я на этих акциях несколько примелькался. Поэтому следователи вызывают меня на допросы по-свойски – звонком на мобильный (откуда они знают номер, я так и не смог выяснить). И вот этот гособвинитель мне всегда звонит со своего мобильного. И ему удобнее, и у меня входящие бесплатные. Во-вторых, нужно коснуться личности этого прокурора. Нацболы его ненавидят, пожалуй, больше, чем Путина. Он выступал в роли обвинителя на большинстве процессов по национал-большевикам. Он посадил на три, что ли, года двух нацболов, которые в позапрошлом году на Маяковке подрались с милиционером, а когда в суд пришел телеведущий Парфенов с видеозаписью той драки (на пленке было отчетливо видно, как нацболы лежат на асфальте, а милиционеры их, наоборот, избивают), добился того, что пленку не стали приобщать к делу, потому что «неизвестно еще, монтаж это или настоящее видео – вон Парфенов в своей передаче Брежневу руку жмет, а на самом деле это монтаж». На всех заседаниях, когда выступают защитники, или свидетели защиты, или сами обвиняемые, он сидит за своим столом и демонстративно читает газету «Спорт-Экспресс», и это всех бесит, потому что он не просто газету читает – он дает понять, что сопротивление бесполезно, все равно всех посадят. Нацболы называют гособвинителя Циркачом – во-первых, из-за его акробатических прокурорских умений, во-вторых – из-за созвучной слову «циркач» фамилии. На предпоследнем заседании один из подсудимых, Максим Громов, прямо из-за решетки назвал гособвинителя этой обидной кличкой, за что потом был избит конвоем и просидел остаток заседания с большим синяком на лице.
Поэтому, когда я набрал его номер и строго спросил: «Господин гособвинитель, почему нас не пускают в зал?», – нацболы сильно удивились; демонизируя этого Циркача, трудно представить, чтобы кто-нибудь вот так запросто звонил ему на мобильный.
Прокурор ответил, что не знает, почему не пускают, и что сам он тоже не в зале, а на улице перед зданием суда. Тогда я спросил, где именно он стоит. Он сказал, где именно, я положил трубку и подошел к нему. Спрашиваю: почему, мол, не в зале? Он отвечает: «А меня вообще здесь нет, я в больнице лежу, у меня справка».
– Зачем же тогда пришли? – спрашиваю.
– Ну, как зачем? Интересно же. Вот сейчас дадут им по пять лет, как я просил, тогда и домой пойду.
