— Красивая такая…
— Еще бы!
— Блондинка.
— И это верно.
— Говорить не любит.
— Сильная, молчаливая натура.
— А вот ругаться, это да.
— Она тебя ругала?
— Все время. Нет, иногда что-нибудь швыряла.
— Что именно?
— Что попадется.
— Возы?
— И выгоняла из дому. Помню, мы поспорили в ночном клубе, она побежала домой, все переломала, перебила — мебель, посуду, ну все. Прихожу, она говорит: «Видишь, сделала уборку». И замахнулась кочергой.
— Тут вы и развелись?
— Немного позже.
— Из-за чего?
— Она сказала — нечеловеческая жестокость.
— Бедная!
— Но вообще-то из-за этого, трубача.
— Ах, да, я забыла! И джаз поганый, верно?
— Я и сам удивлялся. Я думал, она разборчивая.
— Истинная леди?
— Вот именно.
— Зато теперь бьет кочергой его. Допил фляжку?
— Еще осталось.
— Оставь, пригодится. Пошли.
В свете фонарика галерея оказалась такой зловещей, что сострадательная Ванесса зажгла верхний свет — и зря. Ряды Эмсвортов смотрели из рам с немым упреком. Траут не слышал, как во внезапном вдохновенье герцог сравнил их с экспонатами, украшающими комнату ужасов, но согласился бы с этим мнением. Графы были ужасны, но графини их переплюнули. Все они, как одна, походили на леди Констанс.
— Дай-ка фляжечку, — пробормотал он.
Ванесса ему не отказала, но думала явно о другом. Графов и графинь она не боялась, а все-таки приутихла. Ей казалось, что тут что-то не так.
Говард Чесни совсем недавно ответил ей: «В два ноль-ноль? Заметано», — но шел третий час, а его под окном не было. Кролики были, что там — куницы и летучие мыши, и жучки, и белая сова, о которой говорил Галли, а вот Говарда — не было. Бидж сказал бы, что это очень хорошо; Ванесса бы не согласилась. Да, ей не нравился этот человек, но если его нет, что делать?
Когда часы над конюшней пробили три раза, она решила поделиться сомнениями с Траутом. Проигрывать она умела не хуже того мудреца, который советовал не плакать над пролившимся молоком. Что до Говарда Чесни, она понимала — только большая беда удержит его на пути к тысяче долларов. Страдала она из-за Траута.
— Знаешь, Уилли… — начала она — и не кончила, ибо он спал, вытянув длинные ноги, уронив на плечо голову.
Глядя на него, она удивилась, что так умиляется. Лучшие друзья не сказали бы, что спящий Уилбур ласкает глаз; но он трогал сердце. Ванессе казалось, что она могла бы вечно стоять и смотреть на него.
Однако сейчас это было опасно. Никто не вошел, но ведь мог и войти. С трудом отрезвев, она потянула за рыжую прядку.
