— Ничего себе… — протянул я.
Выходит, информационные твари тоже смертны? То есть с ними можно бороться, и успешно?
— И вот теперь пора послушать вас, Андрей Михайлович. Расскажите, кто предложил вам подставиться противнику, при каких обстоятельствах, когда, чем обещал заплатить за услугу, как мотивировал свою просьбу. Максимально подробно. Вы прекрасно понимаете, что от вашей искренности зависит и ваша дальнейшая судьба.
Я отвёл взгляд. Ну в самом деле, кто мне этот загадочный Олег? Друг, брат, единоверец? Я ему чем-то обязан? Да ничем, расплатился сполна. Убил Игру. Оккупанты, вампиры? Ну, где-то в чём-то. Но ведь и в самом деле живые, разумные. Виноваты ли они в том, что появились на свет? С альфы Центавра, что ли, они прилетели, размахивая лучевиками? Мы же их сами и создали, сами выкормили… Сами их пишем. Я пишу. Сильно бы я радовался, узнав о смерти «Убегающих из ночи», «Слугах Истины», «Застывших в пустыне»? Сколько ни усмехайся, сидя с друзьями за пивом, сколько ни криви губы «халтуру гоню» — а ведь когда пишу, радости и боли, наверное, ничуть не меньше, чем у разных там Фёдоров Михайловичей, Михаилов Афанасьевичей, Сергеев Васильевичей… Книги ли, сценарии ли Игр — это всё равно ведь наши дети. В каком ни есть, а смысле. «Вам никогда не приходилось жечь собственных детей?»
Рассказать? Всё как есть, на духу? Переступить какой-то мифический порог, принять за аксиому, что Олег — мерзкий убийца, заслуживающий жестокой кары? Так вот взять и выдать человека, не зная, зачем он на это пошёл? С детского сада терпеть не могу стукачество. «Добровольное сотрудничество», как возразил бы добрый следователь Гришко.
— Извините, но у меня тоже есть принципы, — тихо сказал я, разглядывая узоры на белом кафеле стен. — Ничего я вам не расскажу. Раз уж проводите «оперативные мероприятия» — значит, пишете всё, происходящее внутри Игр. Значит, и сами всё знаете. А я, простите, не доносчик.
Ни в чём не могу упрекнуть Гришко. Он долго убеждал меня бросить глупости, расписывал дело и с моральной стороны, и с политической, и с религиозно-философской. Видимо, пытался нащупать ту идейную загогулину, которая держит мой язык. Так и не понял, что вовсе и не в идеях дело, а в тупом упрямстве — случается со мной иногда такое.
— Ну ладно, — погрустнев (хотя дальше уже вроде было и некуда), сказал следователь. — Вы сейчас всё равно расскажете, но вам же потом будет стыдно.
Он нажал кнопку — и в комнате едва ли не мгновенно возникла медсестра. Не то что Люсенька — пожилая, с лошадиным лицом и старомодной причёской.
