— Елена Кузьминична, давайте про ваш радикулит в другой раз как-нибудь, ближе к делу давайте, — напомнил я увлёкшейся своими болезнями бабке.
— Вот и я про то же, — ничуть не смутилась та, — это просто к слову, чтобы, значит, если я чего напутала, с вашей стороны обиды на меня не было. Ну, в общем, не чисто у нас кое-где. Есть тут один такой… Видать, с бесами знается, — понизила она вдруг голос. — Он мастак гадать на потерянное. Как чего случилось, к нему идут, он там в сарае что-то делает такое — и ясно становится, где искать. Ну, не задаром, само собой.
— Интересно, — зевнул я, откровенно поглядывая на часы. — И это всё, что вы можете нам сообщить?
— Нет, я, понятное дело, с подробностями, — с достоинством откликнулась старушка. — Я ж их семью давным-давно знаю, мы с Веркиной матерью ещё в школе вместе учились, да и потом на суконном комбинате сколько лет оттрубили…
— Конкретнее, — попросил я. — Без лишних деталей. Итак, имя гадальщика?
— Да Мишка же это, пострел, Веркин сын, — зачастила бабуся. — Он, значит, и ворожит, а Верка-то к нему людей с их просьбами и приводит, и деньги с их берёт.
— Что? — поперхнувшись чаем, спросил я. — Сколько же ему лет, этому Мишке?
— Да тринадцать весной вроде как было, он же в тот самый год родился, когда старик мой, Василий Палыч, на пенсию вышел.
— Вы хотите сказать, что гадатель — ребёнок? — подался я вперёд. — Вы уверены в этом? Может, всё-таки мать?
Ну вот, только этого ещё не хватало. Я им что, детская комната? Впрочем, бабка могла и напутать.
— Я пока что ещё кое-что понимаю, — малость обиделась Кузьминична. — Не такая уж и старая я. Что знаю, то и говорю. Он, Мишка, гадает. Уже полтора года как. Да полгорода об этом знает, молчат только, кому охота связываться?
— Это с кем, с нами, что ли? — уточнил я. — С Управлением?
Старуха кивнула.
— Ну, а как же тогда объясняется ваша сознательность? Полтора года молчали — и вдруг сигнал! Да ещё прямо в Столицу, нет чтобы в родную Барсовскую контору… Одна загадка на другой, Елена Кузьминична.
Это я сглупил, конечно. Сейчас начнёт святую бдительность имитировать, а мне придётся слушать и кивать. Между прочим, кто её, бабушку, знает — может, вслед мне ещё и просигналит — присылают всяких пацанов-поручиков, по всему видать, неблагочестиво настроенных.
— Да уж вышло так, сынок, — огорчённо сообщила Кузьминична. — Жалко Верку-то было. Дело же такое, без мужа, с двумя детями-то… Все-таки какое-никакое, а подспорье им. Вот я, глупая, и молчала, а на душе тяжесть. Я ж не где-нибудь, в храме Божием сейчас работаю, убираюсь тама. Трудно, сынок, перед иконой стоять, когда про такие дела скрываешь. Отец Николай, настоятель, верно говорит — сатана нас на что хошь ловит, хошь бы и на жалость. Стыдно мне стало. Я ж про эти вещи много чего слыхала. Сегодня гаданья, завтра, глядишь, ещё какая пакость, а там и жертвы… Вот и написала. А что прямо в Столицу — боязно мне в местную контору-то. У нас городок-то, сам видишь, маленький, все друг другу знакомы. Разговоры пойдут, а кому это надо? Ты-то ладно, из Столицы приехал, здесь никто тебя не знает, разберёшься по-тихому.
