Фирма «Л К-корпорейшн», нечто зачуханное, расположенное в подвале напротив, обладала на удивление бойкой системой переферийной охраны. Это и не удивительно, если знать, что как раз тут, в этом самом «корпорейшене» дворовых масштабов, помещался командный штаб, где регулировались проблемы окрестных предпринимателей. Говоря проще — «крыша».
Следователь из УГРО, участковый и прочие не могли не заметить здоровой камеры, постоянно снимавшей весь двор, но как бы они ни вздыхали, ни плакали и ни старались, даже капитан Экстудиантов, сыщик из «уголовки», ведущий все это дело, не рискнул постучаться в железную дверь «Л К-корпорейшн».
Мы же и не пытались. Конечно, явись туда кто-нибудь из «Струны», «братки» моментально бы отдали материалы. Уж где-где, а в отечественном уголовном мире иерархия сохранилась на удивление четко. Можно было забрать все самим или даже потребовать принести пленки, приползти с ними на коленях, все что угодно… Но как метко подметил еще Кузьмич: лицо фирмы важнее ее эффективности.
Посему ни один человек из «Л К-корпорейшн» не узнал о том факте, что камеры их охраны поработали на «Струну». Ранним утром Маус просто зашел на их сервер и скачал все искомые файлы. Благо дорожки во все «локалки» столичной «братвы» были проторены нашим хакерским составом уже давно.
Дальше все было просто. Ускоренный просмотр изображения, фотографии персоналий, входивших в подъезд, и прочее. Обычная рутина, ничего сложного.
Парочка вскоре нашлась. «Л К-корпорейшн» не скупилась на установки слежения, явно ожидая нападения со всех сторон разом и думая, что в случае чего штурмовать ее будет как минимум пара дивизий. Мы получили отличные снимки и даже обрывки фраз, над которыми Маус поклялся поработать позже. Кроме этих двоих и матери с ребенком в тот час вообще никто в подъезд не входил, и это лишь упростило нам работу.
Осталось прибыть на место и разобраться.
— Предложения? — сказал я, понимая, что сам не готов изречь ничего умного.
— Как же никто не заметил ребенка? — задумчиво спросил Сайфер.
— А он на ту сторону выпал, — сморщился Маус. — Там помойка, гаражи… Сколько времени-то было? Восемь вечера? К тому же облачный день, тучи… В общем, довольно темно. Так что реально.
Я покосился на машину. Двери ее захлопнули, но окна закрывать не стали и «Раммштайн» не выключили. Под грохот бас-гитар и прочего немцы вещали о многом, но я разбирал лишь «муттер» — мама. И страшно было думать о молодой маме Ире Хакимовой, лежащей пока что под капельницей. Где-то я читал, что сочувствие длится ровно до той минуты, когда несчастный исчезает с твоих глаз. А вот сострадание — это надолго. В идеале — навсегда. Просто берешь боль чужого человека и несешь как свою. Готов ли я на такое? Углубляться не хотелось.
