Значит в Новгород отправимся мы сегодня?
— Не новгородская, а твоя земля поможет тебе, княже.
Я вздрогнул. Передо мной стоял Волвич — я и не заметил, как напоил он всех коней и вернулся к дубу.
— Вот как — стало быть, ты читаешь мысли, волхвов посланец… Но что хотел ты сказать этим?
— Тебе надобно скакать не в новгородскую, а в свою землю. Едва нога твоя ступит на землю княжества Ведовского, как ты получишь столько рати, сколько понадобится тебе, чтобы выгнать Глеба.
— Мне неясен смысл твоих речей. Неужели не понимаешь ты, что Глебовы наемники схватят меня прежде, чем я успею набрать верных мне людей?
— А разве только над людьми по праву рождения стоишь ты князем, Владимир Ростиславич? Люди — твои подданные, ибо живут они на твоей земле. Но разве только люди живут на ней, княже?
Я встретился взглядом с желтовато-серыми, близко посаженными глазами Волвича, и на мгновение мне стало по-настоящему жутко…
Теперь я понял, кем был данный мне волхвом страж.
После полудня князь Эдвард проснулся.
— Странный сон привиделся мне, rex Влэдимэр, — сказал он, приподнимаясь на локте. — Мне снился старый сад, обнесенный высокой и и темной каменной стеной, это была старая стена — между камней ее проступал мох. В саду росли могучие дубы — такие, как этот. Их сплетающиеся кроны были так густы, что в саду царил полумрак. Под одним из дубов стояла широкая каменная скамья, окруженная кустами черных роз. И на этой скамье, с четками в руках, сидела девушка лет девяти. На ней был темно-синий плащ, отороченный коричневым мехом: в Руссии не носят плащей такого покроя. Капюшон его был накинут на голову, так, что бросал легкую тень на бледное печальное лицо, обрамленное черными волосами. И я почему-то знал во сне, что эта девушка — моя сестра лэди Ингрин, которую я видел последний раз совсем малюткой. А потом мне снилось и вовсе странное: из темной аллеи вышел и приблизился к ней ты, rex… И ты также был одет не по русскому обычаю, а лицо твое было печально. И вдруг я увидел, что Ингрин в слезах закрывает лицо руками, а когда она отнимает руки от лица, то это лицо — уже не лицо девятилетней, а прелестное и радостное лицо шестнадцатилетней девушки. Я смотрю на тебя — и перед взглядом моим уже не ты — а высокий и широкоплечий молодой воин, похожий на тебя… А дальше все затуманилось, и я пробудился ото сна.
— Ты почти не рассказал мне о своей сестре, Эдвард Эдмундич, — сказал я, передавая ему флягу с водой (Волвич раскладывал тем временем на кожаном небольшом мешке нехитрую походную снедь — сухари и вяленое мясо) — где она, и что с ней?
