Это почти игра — кто кого обучит. Едва ли хозяева наверняка знают, что он — именно Третий, и точно не понимают, что это означает.
Он — вожак, и потому бунты ему прощали, самостоятельность и дерзость допустимы для его породы, так они считают. Это тоже игра: кое-что можно простить, а за другое — наказать. Или даже хуже. Ему однажды показали, что там, за кромкой купола, для него нет ни свободы, ни жизни. Выбросили, столкнув со скользкого металла опускающейся двери ползучего загона: двуногого, голого и разом оледеневшего от холода. И Третий корчился, не в силах вдохнуть, отравленный и жалкий. Защитная реакция организма на опасные внешние условия стремилась запустить трансформацию. Это недавняя новая способность — менять облик бессознательно, для спасения жизни. Ведь волком он в пустыне жить может достаточно долго, но он сопротивлялся из последних сил, отчаянно цепляясь за обрывки сознания. Вечные уверены, что для смены облика необходим «волчий сок». И это их заблуждение должно оставаться незыблемым, оно дает волвекам дополнительный шанс. Особенно потом, когда стая накопят знания и займется хозяевами всерьез.
А вечные, с головой одетые в странные вторые шкуры, здоровые и бодрые, смотрели и смеялись. Потом подцепили крюком, разрывая спину и ребра, втащили назад.
Больно, унизительно, безнадежно. Отметина так и осталась, зарастала она очень трудно, много хуже прочих.
Вне купола воздух редок и ядовит, он запомнил навсегда. Сжался в комок на дне повозки, привычно закрывая голову от ударов. Они, впрочем, чаще целили в свежую рану на спине: помни, ты ничто, ты целиком наш.
Мучительнее крюка, яда и бессилия тогда оказался свернувшийся до крошечных размеров мир их полного господства. Он лежал, задыхался от боли осознания: все бесполезно, потому что безвыходно. Пригоден для жизни только купол, а в куполе — вечные, одолеть которых невозможно. Они сидят шепотком в сознании, отслеживая его действия. Они обручем давят на череп с первого мгновения, когда он себя осознал. Они могут приказать без слов — и тело подчинится им, а не ему. Хозяева способны наказать болью, поощрить еще более мерзким тупым удовольствием. Когда он отказался есть, они заставили тело жрать до рвоты и снова смеялись — они находят корчи своих вещей забавными.
А «вещи» учились и ждали своего дня.
Загон он назвал домом, когда получил полвосьмика лет назад новую самку. Прежних сейчас и не вспомнить — после особого сорта волчьего сока, которым поили, отсылая в их загоны, и не такое забывается, да и были они обычные. Из дикой породы — «низшие» — как говорили хозяева. Женщин среди стабильных почему-то не рождалось и, кажется, это устраивало вечных. Волчицы, изредка приводимые в стаю, не в счет — совсем бессознательные, глухие к голосу и прикосновению чутья, глупые, контролируемые обручем в каждом действии, пахнущие зверем, примитивные.
