...
— Девочка, послушай, а тебя не водили к психиатру?
Вот этого и следовало ожидать! Этого девушка боялась больше всего! Ее отчаяние было настолько велико, что она готова была прямо с мостика прыгнуть в грязный холодный поток.
— Как-то мама таскала к невропатологу. Оказалось все в порядке. Давно, — с трудом призналась Света (а в голове мутилось от отвращения и стучало: вот дура набитая, доверилась на свою голову!). — Но потом я никому ничего не рассказывала. Вам первой...
Девушка вздрогнула, потому что рука Ольги Васильевны осторожно легла ей на плечи.
— Что я могу тебе сказать...
(А что вы можете сказать, дорогая и любимая учительница! Все это сплошные
бредни...)
— Твои сны... или не знаю, как их назвать... Кажется, ты начиталась на ночь Гоголя. “Майская ночь”, “Страшная месть” или еще что-нибудь в этом роде. “Вий”, например. Все эти живые мертвецы под землей — бред какой-то.
(Разумеется, Ольга Васильевна!)
Света задрожала, учительница принялась осторожно поглаживать ее волосы.
— Но кто рассказал тебе про Куреневку? Откуда ты все знаешь?
Она ослышалась?!
Света медленно повернула голову и посмотрела на учительницу. Ольга Васильевна пытливо вглядывалась в лицо девушки, словно ответ был написан в глубине ее глаз.
— Никто не рассказывал. Я видела, — пролепетала Света.
— Но ты же не родилась еще в шестьдесят первом году, как же ты могла видеть? Во сне? В том сне? — допытывалась учительница. Света молча кивнула.
— Странно.
Ольга Васильевна смотрела вдоль “коридора”, образованного железнодорожной насыпью и бетонным забором мебельной фабрики. Говорила медленно, нестерпимо медленно:
— Я была тогда не Куреневке и видела все. Только вот не помню, в марте это было или в апреле. Понедельник был точно, и число тринадцатое. (Света вздрогнула.) Господи, какая тогда была гроза! (Света вновь вздрогнула.) Моя мама проснулась ночью и говорила, что отродясь не помнит такого. А утром соседи сказали: на Куреневке наводнение, разлилась грязь, есть погибшие. У меня отец работал на обувной фабрике, у них что-то там с планом было, по ночам продукцию “гнали”, и он как раз должен был ехать домой после ночной смены. (“Как Юра”, — с ужасом подумала девушка.) На свое счастье папа задержался на работе дольше, чем рассчитывал и не попал под сель. Господи, девочка, ты не представляешь, что там было! Люди возвращались с третьей смены и ехали на первую, пересменка в трамвайном депо, где куча народу; тут все и полилось. Мы с мамой ничего не знаем, телефон на фабрике не отвечает. У нее руки-ноги отнялись, я дала ей валерьянки, сама кинулась на улицу, добралась с Шулявки на Подол — трамваи не ходят, линию на Пущу перерезало. Остановила грузовик, сказала: “У меня папа на Куреневке”. Водитель без разговоров посадил в кабину, едем, я реву в три ручья, девчонка еще, двадцать лет...
