только уж каждый на свой лад и в меру своих способностей. “Не мышонка, не лягушку, А неведому зверушку”, - Миша нервно засмеялся. - Я все эти песни... тоже будто рожал. Это были -
мои дети, - голос гитариста дрогнул. - Пусть ублюдочные, никчемные, но -
дети. И я не мог допустить, чтобы
трупы моих детей плавали в ядовито-зеленых лужах и
заживо гнили! Сначала я подобранным там же осколком оконного стекла
резал им горло...- Кому?! - ужаснулся юноша.
- Стихам, - тихо сказала Соня.
- Стихам, - так же тихо подтвердил гитарист, потом перевел дух, словно запыхавшись после долгого бега.
- Я брал тремя пальцами: большим, указательным, средним, - каждую страницу и несколькими взмахами кромсал ее, - Миша чеканил слово за словом. - Когда же увидел, что дело продвигается слишком медленно, а меня вот-вот накроют, принялся резать сразу по пять страниц. Затем скомкал все эти бумажные трупы и поджег их. Надо сказать, все сгорело неожиданно быстро, лишь вот эта песня, уже подожженная, непрерывно взмывала в небо в потоке горячего воздуха. Пламя тронуло листок по краям, однако несколько раз гасло. Вот что там было...
Миша запрокинул голову и продекламировал:
- А люди - две половинки
Разорванного сердца.
А им бы соединиться,
Чтоб вместе друг с другом биться.
А им бы не расставаться
Даже и после смерти.
Но боги, жестокие боги
За ними шпионят строго,
И люди ищут вслепую.
И очень часто - напрасно...
- Мои стихи не хотели сгорать! Они корчились в пламени, задыхались в дыму, задыхались перерезанным горлом... Особенно эта. Собственно, это песня тоже, просто я так и не успел положить стихи на музыку. Я сделал это перед самым концом воли и никому еще не успел спеть. Так и не успел...
Гитарист склонился так, что коснулся лбом струн, прошептал:
- Это было страшно. Страшно! Вы не поймете. Убить их, чтоб не достались, кому не надо. Самому зарезать и сжечь собственных детей... Не поймете, - и умолк. Спустя некоторое время Соня осторожно тронула юношу за рукав и показала жестом: мол, пойдем отсюда.
- А ты говоришь: любить ментов! Суки они.
Мышка вышла из-за гранитного памятника хмурясь и поправляя немного сбившуюся косынку. Юра остался сидеть и промолчал. Вообще-то он не говорил, что милицию надо любить, хотя и не совсем был согласен с девицей. Причина тому была чрезвычайно проста: за время работы на стройке его дважды посылали “на дружину” вместе с Колькой Моторчиком. Правда, ничего особенного там не происходило, никаких чрезвычайных происшествий. Посидели в дежурке, вяло покалякали, попили чаю (Юра жалел, что с ними не было Веньки; уж тогда бы время прошло гораздо интереснее!). Нацепив красные повязки прошлись по улицам. И все. Но вдруг Миша и Мышка узнают, что он... ну, тоже вроде дружинника. Тоже
