Заложив руки за спину, начальник Хе-дос рассеянно прохаживался по кабинету. Восемь тридцать две. Скоро оперативка. Снова зачадят сигарами. Ах, как было бы славно издать специальный циркуляр, строго-настрого запрещающий курить во время совещаний! Да разве запретишь? Он неважно себя чувствовал — старость, что ли? Накануне подскочило давление; всю ночь ворочался, не мог уснуть; сегодня поднялся с головной болью и теперь был в угнетенном состоянии.
За дверью, в приемной, раздались энергичные шаги, и до слуха Бартоломео Монтехо донесся знакомый низкий голос:
— Здорово, Цезарь! Идущий на смерть приветствует тебя! Шеф уже появился?
Что ответил его адъютант лейтенант Сесар Бланке, полковник не расслышал, но сам вышел навстречу Иселю:
— Прошу вас, капитан. — И когда они уселись: — О какой это смерти вы говорили там, в приемной? Или принесли из Аргентины дурные вести?
— К сожалению, да. Моя миссия закончилась ничем.
— Чистосердечное признание — первый шаг к раскаянию.
— Я не каяться сюда пришел, господин полковник. И не собираюсь сваливать свою вину на других.
— Во-первых, не кипятитесь, Исель. Во-вторых, давайте поговорим по существу, оставив эмоции на следующий раз. Перед нами стоит слишком серьезная и сложная проблема. — Бартоломео Монтехо позвонил адъютанту: — Лейтенант, предупредите руководителей отделов и офицеров, приглашенных на совещание, что оно переносится на одиннадцать часов. — Потом произнес: — Итак, я весь внимание.
К половине одиннадцатого в приемную к начальнику контрразведки набились те, кому по рангу должно присутствовать на ежедневных оперативках, и те, кого приглашали в исключительных случаях. Среди них только двое не являлись работниками центрального аппарата Хе-дос: майор Бенавидес — из Колона и лейтенант Яньес — из Пуэрто-Армуэльеса. Обоих экстренно вызвали в столицу. Офицеры сидели, разбившись на группки. Дымили. Переговаривались вполголоса (полковник не выносил, когда у дверей его кабинета поднимали гвалт). Посмеивались.
— Кто это застрял у шефа? — поинтересовался майор Камарго, только что вернувшийся из Гондураса и Коста-Рики.
— Прьето, — адъютант с подчеркнутой неохотой оторвался от толстой канцелярской книги, куда заносились сведения об отпусках ответственных сотрудников департамента.
— Понятно! Подвергает красавчика экзекуции?
— Ошибаетесь, господин майор. Они там мило беседуют битых два часа. Совершенно верно — с половины девятого.
Продолжительная беседа начальника контрразведки с Иселем лишь со стороны могла показаться милой и мирной. Да, полковник Монтехо не топал ногами, не кричал (хотя со Стариком, как он ни владел собой, случалось и это). Не грозил немедленным увольнением или переводом в захудалый провинциальный отдел с понижением в должности. Он (чему капитан поразился больше всего) даже не отстранил Прьето — в порядке элементарной для подобного проступка дисциплинарной меры — от дальнейшего прямого участия в осуществлении операции “Дело о бананах”.
