– Пусти,- Кларенс с неожиданной силой рванулся к телу и вдруг спросил горько и почти спокойно. Почти,- Почему. Она. Умерла. Почему. Я. Не. Спас.
– Дурак! Нельзя спасти того, кто не желает жить, понимаешь ты это? Даже если бы ты отдал ей все силы, она бы ушла! Все равно! Никакой, даже самый искусный лекарь не может спасти тело, когда душа умерла!
Ольг говорил это с выходящей толчками яростью. Он злился – не на Кларенса – на себя, на тана Радиона, который вместо того, чтобы защищать своих, нападает на беззащитную деревню, на искалеченную девчонку Эллинг, у которой не хватило внутренней силы справиться с горем, на весь этот сотню раз проклятый мир.
До него донесся тихий голос Элиа, стоящего на коленях подле умершей девушки:
– …и твоя душа вознесется на сверкающий в ночи драгоценным алмазом Эльконтар, туда, где уже ждут тебя те, кого ты любила…Прощай, Эллинг, что значит "Дитя света".- он закончил то ли молитву, то ли прощание поклоном, и, обернувшись к друзьям, сказал размеренно и мудро,- Надо похоронить умерших. Я видел лопаты, а кладбище должно быть недалеко от деревни. Здесь мы больше ничем не сможем помочь.
Вот так. Элиа, которого сначала чуть не вырвало при виде трупов, оказался крепче и воина, привыкшего к смерти, и лекаря, впервые потерявшего сегодня больного. Ольг собрался – злость и отчаяние, это, конечно одно, но когда дело доходит до выполнения мести, сознание не должно омрачать ни одно чувство. Только расчет. И пусть Элиа клялся бедной девочке, мстить за нее все же придется ему, воину.
Кладбище нашлось тут же, на пригорке за деревней, отдаленное от домов ручьем в три мужских шага. Они не стали рыть яму каждому человеку в отдельности – не хватило бы сил, ни физических, ни душевных – сделали одну общую, благо, деревенька в двадцать домов не была большим поселением. Лишь тело Эллинг Ольг положил не в саму могилу, а вырыл вторую рядом. Негоже тому, кого ты знал хотя бы по имени лежать с безымянными в твоем сознании людьми.
И все же это было страшно. Он, сын воинов, чьи предки считали смерть в бою единственно достойной, с трудом допускал в сознание мысль о том, что кто-то, воспитанный танами с такой легкостью мог напасть на беззащитных. Убивать женщин. Детей. Грудных младенцев. Жизнь такого человека, как учил его отец, и как считал он сам, следовало бы пресечь на корню, не оставив после него никаких следов на земле, развеять по ветру мелкими брызгами, чтобы люди после даже не вспоминали что жил такой на свете.
