— Поди-ка сюда…
Мальчик вздрогнул, уронил вязанку, переброшенную на бечевке через худенькое плечо.
— Да ты не бойся, свои…
— А я не пужачий, чего мне вас бояться-то? Чай, не ограбите…
Все сомнения паренька разом развеялись, как только он увидел шагнувшего к нему из кустов советского командира.
— Дяденька, дак вы наш? — не веря своим глазам, переспросил мальчик.
— Как видишь, — спокойно ответил Алимкин. — Ты помог бы мне к линии фронта пробраться! Знаешь, как?
— А то не знаю. Пройдем по старым оврагам через два леса в сторону Ракитного. На Томаровку нельзя. Далеко, видать, туда немцы зашли. А со стороны Ракитного уж и пулеметы слышно как строчат. — И вдруг спросил: — Дяденька военный, а вы кто будете?
— Беда случилась. На самолете подбили.
Алимкин теперь хорошо разглядел паренька. Синяя застиранная рубаха, короткие штаны в заплатах. На сером, землистом лице пролегли глубокие не по годам морщины. Заметил и то, что у мальчишки не было кисти на левой руке.
— А наши-то скоро придут, дяденька летчик? — большие глаза пацана нацелились прямо в лицо Ивана. И было в этих глазах столько боли и нетерпения, что Иван поневоле отвел взгляд в сторону, кивнул:
— Теперь скоро, парень, скоро…
— Ладно, подождем, — деловито согласился мальчик. — Однако тут опасно, дорога рядом. Пойдемте в лисьи копи, там до вечера и подождете. Я к вечеру приду, честное пионерское.
— А лисьи копи, что это?
— Раньше глину брали в овраге, ну а теперь ямы остались. Их там не перечесть. Да и кустов много — не найдут…
Ямы и впрямь оказались отличным укрытием.
— Спасибо, брат, — похвалил Иван мальчишку, устраиваясь поудобнее, — а как зовут тебя?
— Васькой. А вас как?
— Иван Николаевич. Зови просто дядей Ваней. Хорошо?
— Ага!
— А что это, брат, у тебя ладошки нету? Небось, запалы от гранат разряжал?
— Не-е, — протянул Вася. — Это Ганс с Прошкой мне так сделали.
— Как это «так сделали?» Какие еще Ганс с Прошкой?
— Прошка — это полицай местный. От Красной-то Армии улизнул, в погребе отсиделся. А фашисты пришли — он и грудь колесом. Я, говорит, от большевиков во как натерпелся. Хватит, говорит, не желаю! Ну, его в полицаи и обрядили.
— Да ты про руку свою скажи…
— К тому и веду, — не сплоховал Васятка. — Ты, дядя Иван, не торопи. Все одно раньше вечера нам отсюда не выбраться. Ну вот, вскорости этот Прошка отъелся на немецких харчах так, что мундир трещать стал и рожа вот-вот лопнет. Ну мы, пацаны, и давай его поддразнивать: «Прошка — большая ложка». Прослышал он про то, рассвирепел. Особливо меня возненавидел, потому как и батя мой, и старшой брат на фронте. Как увидит меня — сам не свой. Ага, кричит, попался, краснопузый! И кирпичом или камнем.
