— Но все равно спасибо, — очнулся Швейцер и виновато улыбнулся. Он набрался смелости и выговорил то, о чем давно хотел сказать: — Мне… мне нечем отблагодарить… А я ва… тебе очень благодарен. Но у меня ничего нет. Зная теперь свое предназначение, я мог бы предложить сердце… или хотя бы почку… Но вы же здоровы. Ведь вы здоровы? — Не умея послужить, он готов был кусать от отчаяния локти. Снова сбился на «вы», и не заметил.
— Сердце? — Дуня изумленно уставилась на Швейцера. Потом покрутила у виска пальцем: — Ты совсем псих?
— Это дело чести, — серьезно возразил Швейцер. — Я должен что-то дать. Меня обучали не только географии. Я почти офицер.
— Отвяжись, — засмеялась Дуня. — Тебе напомнить? Офицер. Посмотрим может, и пригодишься на что…
Но Швейцер отмахнулся от очевидного. Его учили, что долг платежом красен.
Он побрел раздосадованный, и это встревожило Дуню.
— Чего ты напыжился? Ну не знаю я твоего Сектора. Кто он такой?
— Не обращайте внимания. Он должен быть связан с медициной. А где еще один город?
— Еще один город?
На лице Дуни написалось недоумение.
— Километров сто…
Швейцер слабо улыбнулся, вспоминая что-то.
— Километров или верст?
— Причем тут версты? Ты в каком веке живешь?
— Да, в каком? — Швейцер вскинул голову и посмотрел ей в глаза.
И Дуня запнулась. Впервые она почувствовала, что ввязалась во что-то серьезное — настолько, что ей это может оказаться не по зубам.
— Пойдем на реку, — предложила она. — Там красотища! Умереть можно.
9
Они сходили к реке и посидели близ старого причала, любуясь бесстрастными водами. Швейцер видел катер.
Потом вернулись в город; долго бродили по улицам, которые к полудню сделались более оживленными. На Швейцера никто не обращал внимания, но им поминутно приходилось сворачивать, у Дуни здесь было множество знакомых. Избегая встреч с ними, Дуня то и дело хватала Швейцера за вялую руку, тащила за углы. Часам к пяти вечера они обошли все. Побывали на вокзале, где Швейцер долго рассматривал экспресс, который долго и грязно отдыхал на своем пути в загадочный Екатеринбург. Выпили шипучего коричневого напитка, очень сладкого; стакан был бумажный. У Швейцера заломило зубы. Зашли в кафе; перекусили, спрятавшись в темном углу. Хотели заглянуть в автомат, выдававший моментальные снимки, но побоялись — мало ли что, улика. Дуня заметно расстроилась. После вокзала заходили во все двери подряд, не разбирая: посетили филиал сбербанка России, телеграф, видеосалон (они посмотрели странный фильм, во время которого Швейцера занимал собственно телевизор; в фильме он ничего не понял, хотя решил, что странные события больше, чем действительность, напоминают глобальную катастрофу). Потом отправились в Дом Быта, оттуда — в поликлинику (Швейцер снова напрягся, но зря), после поликлиники — в школу. Стояло лето, школа была закрыта. Однако Швейцер всерьез ею заинтересовался и долго ходил вокруг, сопоставляя с чем-то, о чем Дуня не имела ни малейшего представления. И, конечно, особый интерес проявил он к церкви — высоченной, какой-то нездорово подсохшей, в сиреневатых потеках. Дуня повязала платок, болтавшийся на шее; оба перекрестились и вошли. Когда вышли на Божий свет, Швейцер без сил опустился на ступени и уронил голову в подставленную ладонь.
