После своей неудачи Ситников не успокоился, Почему-то только сейчас он догадался, что махра могла сохраниться в карманах наших погибших бойцов.
Он снова съезжает вниз и ходит между трупами.
Скоро он возвращается с засаленным кисетом, на дне которого сохранился все тот же «гвардейский» табак на несколько закруток. Решаем свернуть только одну цигарку. Ведь мы долго не курили, и нам вполне хватит по одной-две затяжки.
Первым курит сам Ситников. Он жадно глотает дым и тут же захлебывается. Пока он кашляет, мы по очереди затягиваемся. Если учесть, что утром мы получили сало и сухари и сейчас табак, то жить еще можно. После курева у меня кружится голова, лицо Сережки зеленеет.
— Плохо, что ли? — спрашиваю его.
— Не могу, — машет он рукой.
К нам приползает Журавский. Вид у него до того жалкий, что вся накопившаяся на него злость проходит.
— Что же ты, приятель, не укараулил друга-то? — спрашивает Смураго. — Плохо договорились, что ль? А?
— Он мне ни о чем не докладывал. Ушел в самоволку.
— Ты что, не видел, как он уходил?
— Он сказал, что идет за жратвой.
— Эх ты, размазня! — резко отчитывает его Смураго.
— Дайте покурить, — жалобно просит Журавский.
Ситников мерит его с ног до головы и, сделав глубокую затяжку, протягивает окурок.
Журавский берет его дрожащими заскорузлыми пальцами и, причмокивая, сосет обслюненную газетину цигарки.
Под вечер немцы опять атакуют, предварительно засыпав нашу передовую минами.
К счастью, все мины шлепаются позади — в овраг, на отмели и в Волгу.
После короткого шквального огня фашисты вылезают из своих окопов и, пригибаясь, идут на нас. Мы подпускаем их до выстрела в упор. С нашими порядком потрепанными нервами сделать это не так просто. Но иначе мы рискуем быть убитыми раньше, чем сделаем по выстрелу. Ливень автоматного огня обрушивается нам на головы. Только в последний момент, с расстояния нескольких метров, мы встречаем немцев шквальным огнем автоматов и винтовок.
Смураго швыряет гранаты, которые разрываются у самых ног наступающих. Их же гранаты перелетают, не причиняя нам вреда.
У Подюкова выходят патроны. Он бросает автомат и, взяв карабин, резко высовывается на какой-то миг. В горячке я не заметил, как выпало из его рук оружие, как подкосились ноги. Падая, он подтолкнул меня под локоть. Я обернулся. И мне показалось, что он посмотрел на меня чистым прощальным взглядом.
— Сережка! — взревел я что было сил. — Сережка!.. — Какая-то тяжесть навалилась на меня, захватило дыхание. — Сережа, Сережа, Сережа!
