Через минуту он снова карабкается к нам с длинной палкой в одной руке и с куском колючей проволоки в другой. Мы недоуменно переглядываемся. Ситников молча садится в свой окоп и начинает сооружать нечто вроде багра. Намотав проволоку на конец палки и согнув ее в виде крючка, он оглядывает наши вытянутые физиономии.
— Если враг не сдается, его уничтожают, — крякая, зачем-то говорит он.
— Кого же ты собираешься уничтожать? — спрашивает Шубин.
— А вот сейчас посмотрим.
Ситников осторожно просовывает конец шеста в кирпичную амбразуру и крючком зацепляет ближайшего убитого фрица.
— Ребята, помогите! — просит он.
Пока он просовывает палку, немцы молчат; но когда мертвеца потянули в нашу сторону, они открывают бешеный огонь.
— Смураго, успокой этих господ: они мешают нам, — просит Ситников.
Смураго берет гранату — они снова появились у нас — и, встряхнув ее, швыряет в немецкие окопы.
В это время мы выуживаем фрица и обыскиваем его карманы. Обыск не приносит утешительных результатов.
— Некурящий попался, — чуть не плача, пищит Ситников.
Зато мы находим в его карманах письмо, открытки, фотографии и часы в грушевидном футляре из прозрачного целлулоида. Стрелки часов остановились на трех с четвертью.
Часы Ситников забирает себе, мы с Сережкой рассматриваем открытки и фотокарточки. На одной из открыток я с трудом разбираю: «Курт Нушке». Средневековые замки, идиллические картинки, полуобнаженные девицы с черными бровями — все это нам давно знакомо.
— Вот так краля! — басит Шубин, заметив в руках у Сережки фотографию.
Фрица мы сталкиваем с кручи и продолжаем осмотр трофеев.
Ситников заводит часы и подносит их к уху.
— Идут, ей-бо, идут! — довольно ухмыляется он.
Фотографию фрейлейн я оставляю у себя. В этих окопах мы как-то совсем забыли о существовании другой половины рода человеческого. Ведь и здесь есть много девушек-бойцов, девушек-санитарок, а вот на нашем участке их почему-то нет. Я смотрю на красивое улыбающееся лицо и тихо вздыхаю: «Э-эх, везет же кому-то на этом дурацком белом свете». Пока я разглядываю карточку, Сережка извлекает из кармана гимнастерки свой загадочный блокнотик и, раскрыв корочки, украдкой смотрит на какую-то фотографию. Интересно, кто у него там?
— Выбрось эту шлюху, — говорит мне Смураго.
Мне почему-то становится обидно. Разве она виновата, что Гитлер затеял войну, что ее Курт стал жертвой этой войны? Ведь не собираюсь же я разыскивать ее после войны; мне просто нравится это девичье лицо, беззаботное, озаренное счастьем и любовью. И разве настоящая любовь может пойти на преступление, подобное этой войне? Мне казалось, что эти вещи не только несовместимы, но имеют разную природу. Я бережно заворачиваю карточку в обрывок старой гезетины и засовываю в карман. Пусть лежит, вопреки всем и всему, Какое мне дело до кого-то, если эта немка напомнила о другой жизни, о неиспытанном счастье, о неведомой любви.
