— Смелее, смелее, — слышу рядом с собой подбадривающий баритон комиссара.
Я внимательно рассматриваю автомат, который висит у меня на груди. Вот здесь, во втором вырезе кожуха, блестят три еле заметные зазубрины. Отчего бы это? Потом догадываюсь, что ударило осколками кирпича. Правая сторона диска блестит. Это от трения о шинель или брезентовый чехол.
Чувствую, что все смотрят на меня. Тело сжимается в комок, и весь я уменьшаюсь в размерах. С чего начать? И как вообще говорят речи? Пробую подобрать несколько подходящих слов: «Товарищи, прежде всего…»
Но, подбирая следующее выражение, забываю начало. К своему ужасу чувствую, как предательская капелька пота безжалостно щекочет самый кончик носа. У меня нет сил смахнуть ее. Язычок пламени на фитиле «катюши» трепыхается, отчего изломанные тени бойцов подпрыгивают и качаются из стороны в сторону.
Наконец, я делаю вдох такой глубокий, что при всем желании не мог бы сказать ни слова. «Нет, так не годится», — думаю я и выпускаю часть воздуха через нос.
— Это все Сережка… — вырвалось у меня.
Бойцы смеются, о я чуть не плачу. Но надо выдержать испытание.
— Он ведь начал: гранаты притащил… — Вспоминаю, что надо называть товарищей только по фамилиям. — Подюков, то есть, — поправляюсь я задним числом.
Опять смешок. Но я уже не сжимаюсь в комок. Даже самому улыбнуться захотелось.
— Вот мы и смазали по нему. Товарищ Семушкин помогал… прикрывать… и товарищи тоже.
Теперь уже смеялись все, включая комиссара и Федосова.
— Разрешите быть свободным, товарищ комиссар?
— Хорошо, идите, товарищ Быков!
Я опять занимаю позицию за спиной дяди Никиты. Кто-то еще говорит, но я уже ничего не слышу. Теперь перед Сережкой у меня козырь: я произнес речь!
Вскоре мы расходимся и посылаем в «штаб» постовых. Подюкова я толкаю в бок и говорю:
— Я ораторствовал. Ничего, получается. Если тебя заставят, — советую я, — не тушуйся. Это просто: режь напрямик и все.
Хотя у нас на позиции темно, но я чувствую, что он смотрит на меня с недоверием.
Я встаю у окна, он уходит.
Поздно ночью мы слышим над собой шорох.
— Бродячие кошки, — тихо говорит Семушкин.
Но через несколько минут шорох повторяется. Нет, это не кошки. Кто-то ступает тяжело и неосторожно.
— Командиру сказать надо, — советую я.
Дядя Никита трогает за плечо Сережку, который дрыхнет в углу, свернувшись кренделем.
— Зазря не будем беспокоить лейтенанта, — решает наш старшой и мы соглашаемся с ним. — Вот что, робята: разведать надо. Ежели опасность какая — нам и быть в ответе.
