— Ну, ну. Значит, справился с заданием?
— Справился, товарищ капитан.
— А как спорт, пригодился?
— В самый раз!
— Ну, ладно, — посасывая изогнутый чубук трубки, говорит капитан. — Продукты занесете сюда, — он машет рукой на другую дверь землянки, — и отправляйтесь обратно. Пора, скоро будет светать. А вы, товарищ Быков, идите ужинайте. Проголодались, наверно?
— Не-емного, — отвечаю я, а сам думаю: «Собаку бы съел вместе со шкурой».
— А товарищ Федосов подождет вас.
За спиной капитана замечаю лейтенанта. Он кивает головой и улыбается. Его крепкие белые зубы сверкают даже в темноте.
— Костя, принимай продовольствие, — распоряжается комбат.
Из-за палатки высовывается кудлатая голова повара.
— И накорми товарища Быкова!
Костя легонько поднимает сразу два мешка и затаскивает в другую половину землянки. Я подхожу к дверям и жду.
— Чего торчишь, заходь, — недовольно бросает повар.
Боком протискиваюсь внутрь и сажусь на засаленный чурбан.
— Корми, а чем? Завтрак еще не готов, — ворчит Костя, укладывая на нары два других мешка.
Мне становится обидно. Я встаю и собираюсь выйти.
Повар хватает меня за плечо.
— Ишь ты, какой обидчивый. Так я тебя и отпустил. Садись и рассказывай.
Наш повар падок до всяких былей и небылиц. Рассказать — это непреложное условие, которое он ставит перед каждым, кто заходит на кухню. Напротив меня булькает котел. Кажется, что он так же недовольно ворчит, как и его хозяин.
— Ну, что буркала-то пялишь, говори.
Он достает полную миску холодной каши и ставит передо мной на дощатый ящик, приспособленный под стол.
— Вот, жри и рассказывай.
Я вытаскиваю свой «кашемет» и уплетаю вчерашнюю кашу за обе щеки.
Костя берет термос и наливает в жестяную банку какую-то жидкость.
— Это заместо кофия, — говорит он.
Я принюхиваюсь. От банки «заместо кофия» пахнет водкой. Пью и закусываю кашей. Потом рассказываю о своих приключениях. Повар смотрит мне в рот, как будто боится не расслышать.
— Значит, до самого берега подходили?
— Почти.
Голова тяжелеет, веки делаются толстыми.
— Меня лейтенант ждет, — наконец говорю я ему.
— Значит, в трубе чуть труба не пришла?
— Ага.
Он смеется раскатисто, раскачиваясь всем телом.
— Ладно, иди, — выталкивает меня повар и в самых дверях сует мне в карман какой-то сверток.
«А он все же добрый», — заключаю я.
Федосов стоит, навалившись плечом на стойку, которая поддерживает земляную насыпь над входом.
— Пошли? — спрашивает он.
— Идемте!
Мы сперва спускаемся вниз, потом по оврагу, который прорезает берег, поднимаемся вверх. У меня кружится голова, слипаются веки. Федосов что-то говорит о собрании, но я почти не слышу его. Правда, мне немножечко завидно, что он уже коммунист, а мы с Сережкой только комсомолята. Я плетусь за ним, плохо разбирая дорогу.
