Я поворачиваюсь и тычу пальцем сперва в грудь Семушкина, потом в пожелтевший квадратик этикетки.
— На-ту-ральная ол-лифа, — по слогам читает дядя Никита. Лицо его вытягивается, нижняя челюсть отвисает.
— Ну, что? — нагнувшись к самому уху дяди Никиты, спрашиваю я.
Он хлопает глазами и… икает. Сережка корчит уморительные рожицы. Пыль и дым заполняют подвал.
Мы окапываемся на западной окраине города. Справа от нас кладбище. Немецкая артиллерия крошит кресты и памятники, перекапывает могилы.
— Даже покойникам не дают покоя, — утирая потное лицо рукавом гимнастерки, ворчит дядя Никита.
Я передаю лопату Сережке и отдыхаю. Ладони саднят. Гляжу на них и вспоминаю пройденный путь от Харькова до берегов Волги. Сколько же перекопано земли? Ведь за последние три-четыре месяца мы только и рыли эти окопы. Бывало, не успеешь выбросить последнюю лопату земли, а командир роты уже бежит с новым распоряжением: «Приказано сменить позицию!» И снова, как крот, вкапываешься в землю, натирая на ладонях все новые и новые мозоли… А ведь не всегда удавалось отыскать лопату. Если и были у кого саперки, так занимай очередь и жди. А время-то не ждет. Коли приказано окапываться, выполняй приказ без промедления. Вот и грызешь окаменевшую глину чем попало: то штыком, то ножом перочинным, а то и руками.
Окопы… окопы…
Семушкин бросает лопату и, придерживая штаны, бежит на задворки. Когда он возвращается, я спрашиваю:
— Опять живот, дядя Никита?
Он качает головой и тихо стонет:
— Живот, Митрий.
Его лицо пожелтело, под глазами набрякли синие мешки.
— С чего бы это у вас?
— А черт его батьку знает. Может, с воды али еще с чего. Такое уж у меня брюхо никудышное. И получается, что я шкелет шкелетом.
— А может быть, все же то масло виновато? — осторожно намекаю я.
Семушкин смущенно водит пальцем по брустверу окопа.
— Не-е знаю… может, — уныло отвечает он. — Я ведь, Митрий, тово… не разнюхал, что олифа. Оно, конечно, виноват… Перед вами виноват…
— Нисколько вы не виноваты, — успокаиваю его. — Только вот живот…
Но тут я чувствую в желудке сильную резь. Выскакиваю из окопа и бегу за ближайшую развалину. Через несколько минут возле меня «приземляется» Подюков.
Неожиданно появляется двухфюзеляжный вражеский корректировщик. Завывая моторами, самолет кружит над нашими окопами.
— Сережка, берегись: тебя засек!
— Почему это меня, а не тебя?
— Потому что ты…
Тут я вижу, как что-то черное и бесформенное отрывается от «рамы» и летит прямо на нас. Неужели опять бочка? Тогда почему она так медленно падает?
