Я держусь за мотню брюк Семушкина и думаю: «Вот и все, вот тебе и военная романтика». Подюков вздрагивает всем телом, ожидая неминуемой гибели, и с силой буравит меня головой. Вихрь, сопровождающий падение этой необыкновенной штуковины, жутким холодком проносится над нами.
И когда мы отсчитывали последние секунды земного существования, в десятке метров от нашей воронки что-то сильно звякнуло и с дребезжанием покатилось по земле.
— Замедленного действия, — пискнул Семушкин, и я почувствовал удушье, словно упавшая бомба была начинена газами.
Однако разрыва не последовало. Мало-помалу мы освободились из тисков страха и высунули головы из наших убежищ. По-прежнему завывали сирены и фугаски, по-прежнему грохотали разрывы, но того оглушительного посвиста уже не было слышно.
Семушкин первый отваживается выглянуть из воронки. Мы не отстаем от него и, точно утята, вытягиваем шеи.
Из соседних воронок и окопчиков высовываются головы наших товарищей.
Перед нами лежит обыкновенная металлическая бочка со множеством дыр по бокам и в днище.
— Гляди ж ты, бочка! — обрадованно говорит наш старшой.
— Эмтээсовская бочка, — подтверждаю я.
— Митрий, бочка-а! Бочка-а! Ха-ха-ха! И дырья понаделаны. Скажи ж ты, вот… — дядя Никита вворачивает крепкое словцо. — А я-то думал… Ну, не отпетый ли народ эти немцы?!
Я вскидываю свой карабин и стреляю в пикирующего «юнкерса».
Семушкин огромным кулачищем грозит в сторону бомбардировщика. Еще раз мы меняем укрытие. На этот раз у нас настоящие окопы, неизвестно кем вырытые. Их маскируют заросли шиповника и боярышника.
Рядом с нами в таких же окопах сидят командир нашей роты Федосов и его связной Журавский.
— Ну как? — спрашивает нас Федосов.
— Держимся, — отвечает дядя Никита.
— Перегудова и Берестнева накрыло, — сообщает лейтенант.
Берестнев командовал вторым отделением нашего взвода, Перегудов — боец третьей роты. С ним мы прибыли в полк в один день. Он был старше меня на два года.
Я смотрю на Сережку, он на меня. «Вот оно, брат, какие дела».
— А Костька наш отмочил номерок, слышали? — Федосов улыбается, показывая крепкие зубы.
Мы выжидающе смотрим на лейтенанта. Дядя Никита что-то ворчит себе под нос, вроде: «С него сбудется».
— Как бочка завыла, он выскочил из воронки и давай ползать, — продолжает командир роты. — Я ему кричу: «Костька, сукин сын, вернись!», а он перекатывается себе с боку на бок да глазищами ворочает.
— Сомлел парень, — замечает дядя Никита.
— Ну, а когда бочка грохнулась, он и глаза закатил. А теперь отошел. Да вон он сам, — указывает Федосов на воронку, из которой высовывается кудлатая голова повара.
