– Как гусь?
– Великолепен.
– Господи, я забыл о приправах! — ужаснулся Оберлендер. — Сейчас скажу дневальному — на кухне в рефрижераторе отменные приправы!
Оберлендер вышел во вторую комнату, которая служила ему одновременно кабинетом и спальней, и набрал номер внутреннего телефона.
– Микола, будь любезен, принеси мне приправы из рефрижератора!
Вернувшись к столу, он начал обстоятельно прицеливаться к ножке, поворачивая в сильных пальцах кусок мяса, как ювелир — драгоценность.
– Что наш Рейзер? Не мешает? Сработались? — спросил Штирлиц.
– По-моему, он славный парень.
– Это не оценка работника гестапо: «парень» — либо возрастная категория, либо сексуальная.
– Я не сказал «парень». Я сказал «славный парень». Когда офицер армии так говорит об офицере гестапо, это не сексуальная и не возрастная оценка, оберштурмбанфюрер. Это оценка деловая.
– Это вы хорошо меня отбрили. Словом, сработались.
– Мне не приходится, к счастью, срабатываться ни с кем из ваших. Я должен срабатываться с подопечными. Они должны помочь успеху армии, а первый успех весьма важен, ибо он носит шоковый характер.
– Верно. Наши задачи находят полное понимание со стороны ваших украинских подопечных?
– Цели двух людей всегда носят разностный характер, даже при видимой общности. А что уж говорить о нациях...
В дверь постучали.
– Да! Войдите! — откликнулся Оберлендер.
Микола поздоровался со Штирлицем и поставил на стол приправы.
– Как настроение, Микола? — спросил Оберлендер. — Не грустишь?
– Работы много — грустить не успеваешь, — распевно ответил парень. — Ничего больше не потребуется?
– Нет, милый, спасибо. Хочешь рюмочку?
– Не велели — грех.
Посмотрев какое-то мгновение на дверь, осторожно прикрытую Миколой, Оберлендер задумчиво сказал:
– Несчастный парень... Его, видимо, расстреляют.
– Что?!
– Он оказался блаженным. Это распространено у славян... Он, знаете ли, ищет правду...
– Зачем же стрелять?
– Такую идею высказали Шухевич и Стецко. Идея устроила Крюгера и Рейзера. — Оберлендер взял еще один кусок мяса с блюда. — Казнь своего сплотит легионеров. Своя кровь сплачивает сильнее, чем чужая: орден тем и силен, что требует жертву, причем жертву из своих же рядов.
– В чем вина этого парня?
– В наивности. В детской, доверчивой, крестьянской наивности. Политика рейха этого не прощает, не так ли?
– Политика рейха не прощает изменников и требует ото всех абсолютной, предельной открытости.
– У меня создалось впечатление, что вы человек дела, оберштурмбанфюрер.
