Своим подчиненным, молодым инженером по внесению корректировок Одиссеем, Пенелопа была довольна. Аккуратный, вежливый и эрудированный, Одиссей обладал к тому же сноровкой и находчивостью, что блестяще доказал в истории с источником ГСМ, забившим посреди завода. Все шло своим неспешным чередом, когда в один из ясных летних дней в сектор позвонил непосредственный начальник Пенелопы — главный конструктор «Олимпа» Агамемнон:
— Как там твой знаменитый Одиссей? Все такой же хитроумный?
— К Одиссею претензий нет, — твердо ответила Пенелопа. — А что, есть основания сомневаться?
— Да нет, отчего же… — сказал Агамемнон. — У тебя коллектив крепкий, всем известно.
— Ну уж, коллектив. Инженер да лаборант, который вечно болеет корью и коклюшем…
— Вот-вот, стало быть сотрудников у тебя двое…
— Мы едва справляемся, — предупредила Пенелопа, чутким женским сердцем ощутившая тревогу.
— Подумаешь, птицы какие. — Агамемнон всегда считался на заводе надменным и грубоватым человеком, попросту — тираном. — Производство без твоего Одиссея не развалится. Короче, у меня разнарядка. Поедет твой любимчик на уборку оливок.
— Одиссея на оливки! — воскликнула Пенелопа. — Пошлите лучше Телемака, ему на свежем воздухе полезнее.
— Телемак представил справку об аллергии.
— Аллергии? На что именно?
— На все, — сказал Агамемнон. — Там приложение на трех листах. На оливки тоже…
Одиссея провожали всем коллективом, нежно и трепетно, словно он отправлялся не на сельхозработы в Скачковский район, а в опасный одиночный залив к Геркулесовым столбам, туда и обратно стилем «на спине».
— Не простынь там, обязательно надевай шерстяные носки, — твердила Пенелопа, сжимая виски ледяными пальцами. — И главное, не ешь, не ешь этих оливок. В рот не бери! Они все опрысканы страшной отравой от вредителей.
— Я не вредитель, — отшучивался Одиссей, — на меня эти яды не действуют, толстею только. Не беда, попрошусь на силос, приеду весь зеленый — смеху будет!.. Ну-ну, крепитесь давайте, чего уж так-то…
— Да, — плаксиво говорила завсектором, — ты уедешь, а мы тут совсем запурхаемся. Возвращайся, Одиссей! Возвращайся…
Телемак стоял рядом и всем своим простуженным существом выражал готовность сию минуту броситься вперед. Его хронический насморк от неизбывной скорби приобрел в два раза большую интенсивность.
— Ты куда, Одиссей? — повторял он, утираясь платком, хотя прекрасно знал, куда, и, чтоб туда не ехать, еще за две недели позаботился о мощной справке. Он чихал, страдал и кашлял. Одиссей поскорее уехал, чтобы не заразиться.
