Бледно-желтые облака на западе становились все темнее и чернее. Ветер разыгрывался, и волнение для маленькой лодки стало довольно чувствительно. Влюбленная Казимира начала уж и покрикивать.
— Не вернуться ли нам назад? — проговорила она.
— Зачем же было и ехать? — возразила Евпраксия, которой, напротив, все это, по-видимому, было приятно.
Бакланов, не желая подать виду, что и он не с большим удовольствием катается, начал грести сильнее.
Лодку очень уж покачивало. Казимира беспрестанно кричала и, сидя, как тетеря, распустившись, хваталась то за тот край лодки, то за другой. Лицо Евпраксии было совершенно спокойно.
Отъехав от острова, они попали на еще более сильное течение, которое, встречаясь с противным ветром, кипело, как в котле; волны, чем дальше от берега, тем становились выше и выше. Лодку, как щепку, перебрасывало через них. У Бакланова почти сил недоставало грести.
— Держите в разрез волн, — сказал он испуганным голосом.
— Знаю, — отвечала Евпраксия и в самом деле так держала.
Он видел, что правая рука ее, управляющая рулем, налилась вся до крови от напряжения; но Евпраксия ни на минуту не ослабила шнурка.
Панна Казимира плакала и молилась.
— Матка Боска, матка Боска! — вопияла она уж по-польски.
Бакланов чувствовал, что он бледен, как смерть. Вся штука состояла в том, как повернуть лодку и ехать назад к острову.
— Гребите не так сильно, я стану поворачивать, — сказала Евпраксия, решительно не потерявшаяся.
Бакланов поослабил. Евпраксия тоже поослабила шнурок, и лодка стала забирать вправо. Маленькая торопливость, и их заплеснуло бы волной, которые и без того уже брызгали через борт. Еще минута, и лодка очутилась носом к берегу.
— Ну, теперь сильнее! — сказала Евпраксия.
Бакланов, при виде такой храбрости в девушке, почувствовал в себе силы льва. Он почти до половины запускал весла в волны.
Евпраксия опять ни разу не ошиблась и все перерезывала волны поперек.
Последняя волна почти выкинула их на берег.
— Никогда не стану никого слушать! — проговорила Евпраксия, встав и отряхивая сплошь покрытое водяною пеной платье; ручка ее, которою она держала руль, была ссажена.
Бакланов тоже не вдруг мог прийти в себя от пережитого им страха. Панну Казимиру он только что без чувств вынул из лодки.
Возвратившись к матери, Евпраксия все ей рассказала, переменив только то, что это она сама затеяла кататься, а не Казимира.
Та сначала попеняла было, но потом сейчас же и прибавила:
— Не кто, как Бог; не убережешься от всего.
