Бакланов, в отношении к Евпраксии, заболел имеено точно такою страстью.
«Что за существо эта девушка, как она будет любить?» спрашивал он сам себя с раздражением. Но девушка, как нарочно, ни одним словом, ни одним взглядом не обнаруживала себя.
Бакланов решился расспросить о ней Казимиру.
Раз он обедал у Сабакеевых, и после стола Евпраксия ушла играть на фортепиано, старуха Сабакеева раскладывала гран-пасьянс, а Казимира сидела в другой комнате за работой.
Бакланов подошел и сел около.
— Скажите, что за субъект mademoiselle Eupraxie? — сказал он.
— О, чудная девушка! — отвечала та.
— Но отчего ж ее в городе ледешком зовут?
— Да потому, что никому не отдает предпочтения, а ко всем ровна. Добра, богомольна, умна, — продолжала объяснять Казимира, нисколько не подозревая, что все это говорит на свою бедную голову.
— А что она про меня говорит? — спросил Бакланов.
— Да про вас я, разумеется, рассказала им.
— Ну, и я знаю уж как! — перебил ее Бакланов: — но что ж она-то?
— Она и мать, обе хвалят.
— А тут надобно маменьке и дочке понравится?
— Непременно! Если бы кто дочери понравился, а матери нет, то мать ее сейчас же разубедит в этом человеке, и наоборот. Они совершенно как какие-то друзья между собой живут.
Бакланов намотал это себе на-ус и поспешил отойти от Казимиры.
Та стала наконец немножко удивляться: таким страстным он с ней встретился, а теперь только добрый такой?
Бакланов подошел к старухе. Мать и дочь сидели уж вместе. Обе они показались ему двумя чистыми ангелами: один был постарей, а другой — молодой.
— У вас есть батюшка, матушка? — спросила его старуха.
— Нет-с, никого, — отвечал Бакланов: — только и всего, что на родине имение осталось.
О последнем обстоятельстве он не без умысла упомянул.
— А ваше имение в здешней губернии? — прибавил он.
— Отчасти, но больше я московка: там родилась, выросла и замуж вышла.
— Москва город очень почтенный, но странный! — произнес с расстановкой Бакланов.
— Чем же?
— В ней с одной стороны существует тип Фамусовых, а из того же общества вышли и славянофилы.
— Что ж? Дай Бог, чтобы больше таких людей выходило… Я сама ведь немножко славянофилка, — прибавила старуха и улыбнулась.
Бакланов в почтении склонил перед ней голову.
— Что у иностранцев мерзо, скверно, — говорила она: — то мы перенимаем, а что хорошо, того нет!
— Однако вот этот Мурильо и это карселевская лампа, взятые у иностранцев, вещи недурные! — сказал Бакланов, показывая на стену и на стол.
