— Ковальский!
— Ах, да-с! здравствуйте! — отвечал тот с удовольствием и как-то церемонно.
— Вот где Бог привел встретиться! — продолжал Бакланов приветливо.
— Да-с! — опять повторил Ковальский.
Будучи поставлен судьбою в звание управителя, он считал старого своего товарища гораздо выше себя и сильно конфузился перед ним.
— Вы женились на моей хорошей знакомой? — продолжал Бакланов.
— Да-с, на Казимире Михайловне, — отвечал и на это Ковальский.
Бакланов еще несколько времени постоял около приятеля, поласкал его взглядом, а потом, молодцевато тряхнув волосами, как гривой, пошел далее, а Ковальский опять принялся сновать взад и вперед.
Поклонившись в гостиной старухе Сабакеевой, игравшей в карты, Бакланов прямо устремился к mademoiselle Евпраксии, которая, в голубом барежевом платье, стояла у балкона.
На этот раз она ему показалось Дианой, только несколько полноватою.
— Голубой цвет решительно создан для вас! — сказал он ей после первых же приветствий.
— Да, я люблю его, — отвечала девушка, как бы не обратив даже внимания на его комплимент.
Бакланов придумывал, о чем бы таком с ней попикантнее заговорить.
— Я всегда при этаком близком расстоянии, как вот здесь, света и темноты, — сказал он, указывая на темный сад и светлую гостиную: всегда чувствую желание из света итти в темноту, а из темноты на свет: отчего это?
— От нечего, я думаю, делать; надобно же куда-нибудь итти, отвечала Евпраксия.
— Да-с, но это скорее то инстинктивное желание, которое человек чувствует, взойдя на высоту, броситься вниз.
— А то трусость! — сказала Евпраксия.
— Вы думаете? Сами вы, значит, трусливы?
— Напротив… Я ничего не боюсь!
— Даже несчастий в жизни?
— Что ж?.. Я их перенесу, я терпелива.
«Она очень не глупа, а как хороша-то, хороша-то, Боже ты мой!» — думал Бакланов.
Во все это время, из другой комнаты, Казимира, по-бальному одетая, беспрестанно взмахивала на него свои глаза. Самой отойти оттуда ей было нельзя: она разливала для гостей чай.
— Mesdames! пойдемте в сад, в веревочку играть! — вскричала молоденькая дама, все время ходившая с разыми мужчинами по саду растрепавшаяся, зацепляясь за древесные сучья, всю себе прическу.
— В сад! в сад! — повторяли и находившиеся в гостиной.
Евпраксия, впрочем, подошла и о чем-то спросила мать.
— Можно! — отвечала ей та.
Все вышли и разместились на ближайшей к балкону площадке, на которой было довольно светло. Первая стала в веревочку сама Евпраксия и потом, сейчас же обернувшись, ударила Бакланова по руке.
