— Откупсцик, васе высокородие, просит вас, — объяснил точнее Мозер.
Бакланов немножко вспыхнул и рассердился.
— Извините меня, я езжу на обеды только к знакомым мне лицам, отвечал он.
— Эммануилу Захарыцу оцень совестно, — начал опять Иосиф, несколько, по обыкновению, модничая: — они теперь не выеззают… «Праси, говорит, господина здряпцего. У меня, говорит, будут г. вице-губернатор, г. председатель… г. губернатор». Сделайте бозескую милость, васе высокородие, откусать у нас, — заключил Мозер.
— Ей-Богу, не знаю… если буду иметь время, — отвечал Бакланов.
— Сделайте милость! — повторил еще раз Мозер и, модно раскланявшись, вышел.
Ему собственно ничего не было приказано от Эммануила Захарыча, который был, как мы знаем, здоровешенек, но сметливый агент, придя случайно в прокурорскую и услышав о приезде нового стряпчего, счел не лишним завербовать его на первых же шагах в свой круг, так как, по многим опытам, было дознано, что от денег некоторые помоложе чиновники еще спасались, но от тонких обедов — никто!
— Что за господин? — спросил Бакланов опять письмоводителя.
— К ним точно что все ездят, — отвечал тот.
— Все?
— Все-с! Обеды уж очень отличные… Сто рублев в месяц одному повару-французу-с платят.
— Съездить разве? — проговорил, недоумевая, Бакланов.
— Поезжайте-с! — одобрил его письмоводитель.
Бакланов приехал на обед прямо из присутствия. Тот же швейцар с булавой и только в совершенно новом ливрейном фраке, и даже в шелковых чулках и с более обыкновенного важною физиономией, распахнул перед ним дверь.
— Вы к Эммануилу Захарычу или к Иосифу Яковличу? — спросил он его.
Бакланов решительно не знал, что ему отвечать.
— Я к откупщику, — отвечал он.
— Да вы обедать, что ли, приехали? — продолжал его допрашивать швейцар.
Бакланов совершенно сконфузился.
— Да, — отвечал он.
— Ступайте наверх-с. Там барчики есть, — сказал швейцар, указав головой на великолепнейшую лестницу, уставленную мраморными статуями и цветами. — Ваша фамилия-с? — добавил он, как бы вспомнив, что ему собсивенно надо было делать.
— Бакланов.
— Бакланов! — крикнул швейцар, ударив в звонок.
— Бакланов! Бакланов! — раздалось два-три голоса.
Подобного соединения барства и хамства Бакланов никогда еще в жизнь свою не видывал. Он пошел.
Он роскошь попирал ногами, опирался рукой на роскошь, роскошь падала на него со стен, с потолков, и наконец торчала в виде по крайней мере целого десятка лакеев, стоявших в первой же приемной комнате.
