Варегин несколько минут размышлял.
— Но все-таки надобно же взять что-нибудь определенное! проговорил он.
Проскриптский, все еще не перестававший читать, при этом улыбнулся. После обеда он тотчас же взял шляпу и стал прощаться.
— Вы служите, что ли, здесь? — спросил его Бакланов.
— Да-с, служу-с. Мы от жизни немного требуем: отчего нам не служить!
— Что ж, это все так и пойдет! — заметил ему Бакланов.
— Нет-с! Когда можно будет, так мы попробуем; только не того, что вы!
Проговоря это, он пожал руку у приятелей и вышел.
— Хорошо видеть, как добрый человек сердится, но когда злец злится — гадко! — произнес Варегин.
— Вы не заметили, что он в пище вкуса не понимает, ест как ни попало и что ни попало! — проговорил Бакланов.
Варегин ничего ему не отвечал и, как кажется, был занят собственными мыслями.
— Все-таки это хоть какая-нибудь да сила, а не распущенность, проговорил он наконец, потупляя свои умные глаза.
Бакланов этот намек принял несколько на свой счет.
— Ну, мне к дяде еще надо, — проговорил он.
— Прощайте, друг мой милый, — сказал, целуясь с ним, Варегин. А так ли бы мы разошлись в Британии? — повторил он еще раз.
— Да, — произнес и Бакланов в том же тоне.
Не так бы разошлись! — повторяем и мы за ним.
Молодые люди еще только вступали в жизнь, а она уже, видимо, наложила на них свою лапку.
Бакланов шел быстро. Он не останавливался ни перед одним магазином, не заглянул ни под одну из нередко попадавшихся шляпок. Выражние лица его было почти сурово. Он не любил и побаивался бывать у дяди своего, Евсевия Осиповича Ливанова, тайного советника и любимца многих вельмож.
По темным семейным рассказам, Евсевий Осипович слыл масоном: быв еще очень молодым человеком, он погибал было в разврате, но его полюбила одна вдовица и, как скудную лепту евангельскую, принесла ко Христу.
Евсевий Осипович воспрянул и впоследствии до такой степени успел развить в себе мистический дух, что вряд ли не имел степени каменщика, и был наконец, что важнее всего, другом того, чьей рукой было писано завещание о наследстве России. В его передней некогда толпились графы и министры; теперь, со смертью этого лица, все уж, разумеется, кончилось, но ливанов все-таки, силою ума и характера, сумел удержать за собою одно из почетнейших мест в кругу петербургской бюрократии. Благодетельствовать родным он любил, только требовал, чтоб они при этом, как собаки, ползали у его ног. Он-то покойного Бакланова (тоже отчасти масона) женил на своей родственнице Аполлинарии Матвеевне, ублажив его тем, что девица сия благоухает простотой сердца, и все время потом благодушествовал их браку, но птенца их, нашего героя, не совсем прилюбливал, или, по крайней мере, тот возмущал его и своими мыслями и своими манерами.
