— В кого же это? — спросил Бакланов.
— Да тут одна дворяночка у нас бедненькая бела.
— Что ж, она хороша собой была?
— Нет, не то, чтобы красавица, а помадой хорошей помадилась… Прочие-то маслищем кажутся, так воняет от головищи-то, ну, а она, этак, помадкой, — так тем больше пленила.
Бакланов был, впрочем, грустен и почти не слушал его.
На другой день он объявил решительно, что уезжает в Петербург, и как его Иона Мокеич ни отговаривал и ни упрашивал, он уперся на своем: велел своему человеку, нимало не медля, укладывать вещи, а кучеру готовить лошадей. С матерью Александр не хотел ни видиться ни даже проститься, и только уж случайно, зайдя в гостиную за какой-то вещью, застал там Аполлинарию Матвеевну, с лицом, распухшим от слез. При виде сына она очень сконфузилась.
Перед ней стояли обвенчанные молодые, которые пришли к ней на поклон.
У Бакланова едва достало присутствия духа не вернуться назад.
Маша стояла с потупленным лицом, а муж ее, молодой малый, глупо на все посматривал: он еще в первый раз в жизнь свою был в барских горницах.
Маша показала ему что-то глазами, и оба сейчас же подошли к руке Бакланова.
— Поздравляю вас, поздравляю, — говорил тот и поспешил уйти.
— Ты сегодня уезжаешь, друг мой? — сказала ему вслед Аполлинария Матвеевна.
— Сегодня-с! — отвечал он ей грубо.
У Марьи при этом лицо заметно вспыхнуло, а у Аполлинарии Матвеевны сначала задергало обе щеки, потом и слезы потекли.
— Подите, — могла она только проговорить молодым.
Те ушли.
Перед тем, как сесть в экипаж, Иона Мокеич опять стал уговаривать Бакланова.
— Поди, простись с матерью-то!
Александр ничего ему не отвечал и молча сел в коляску.
Тут было подошел к нему проститься мрачный Семен.
— Прочь, мерзавец! — закричал на него Бакланов, заскрежетав зубами.
Тот мрачно и с удивлением посмотрел на него.
С Петрушей, напротив, Бакланов расцеловался.
Поехали.
Стоявшая у курятной избы пожилая женщинавыла на всю усадьбу:
— Жил-то наш батюшка промеж нас и никого-то не обидел ни словом, ни ясным взглядом своим!
Когда отъехали от усадьбы довольно далеко, молодой лакей, опять ехавший с Александром, обернулся назад и проговорил:
— Маша бежит-с!
Бакланов сделал недовольную мину.
— Стойте! — сказал он.
Кучер остановился.
Маша, нагнав их, вскочила на подножку коляски, обняла барина и стала целовать его.
— Прощай, Марья, прощай! — говорил он торопливо. — На, вот тебе! — прибавил он и подал ей сторублевую.
Но Маша и деньгам, кажется, была не рада. Как-то небрежно засунув их за пазуху, она нехотя слезла с подножки и долго-долго провожала глазами удаляющийся от нее экипаж.
