«А сколько апломба! И последнее слово осталось-таки за ним. За ними. Вот еще к чему никак не привыкну — к их манере называть себя во множественном числе. Будто понятие отдельной личности у них отсутствует. Как называются такие структуры? Черт, забыл…»
Харон развернулся, чтобы уйти, и развернул послушного, как кукла, Листопада. Тот сейчас больше походил на какого-нибудь подзадержавшегося в лагере индивида. «Примороженного», вспомнилось его же, Листопада, определение. Очень верно подмечено.
— Ну, парень, не обращай внимания на пятнистую сволочь, много им чести. Я и они — вынужденное равновесие сил. Что говоришь? Вы, остальные? И вы, конечно, куда от вас денешься, тут все вообще только ради вас и устроено. Все во имя, все на благо, понимаешь ли. Л танаты — они танаты и… сам уж должен разбираться, пора.
Он пробирался сквозь толпу, волоча за собой никак не очухивающегося Листопада, и внутри у него все кипело. «Надавали тебе, Перевозчик? Все ему можно, как же. Знай свое место, кормчий, да не вылезай, вот что я тебе скажу. Равновесие. Где ты его видел, то равновесие…»
Оки очутились на площади, окаймленной с одной стороны семьдесят девятой, а с другой — восьмидесятой линиями. Семидесятые слева кончались ровным рядом одинаковых домиков под двойными тентами. Справа, где начинались восьмидесятые, палатки были поразношерстней. По краям площади даже кое-где торчали искривленные скелеты странных деревьев, а из утоптанной почвы неведомыми силами выбивались кучки пыльных жестких трав, серо-желтых, как мочало.
Луну над дальним берегом скрыли засветившиеся рябые тучи, и Харон опять испытал ощущение, которое всегда охватывало его на этой площади.
Не просто он когда-то видел ее и бывал здесь, живя пока только там, в оставленном Мире людей. Мало ли что он видел там и наяву, и в снах, являвшихся вовсе не отвлеченными. Он уже многое из того теперь забыл. Но выходя на эту площадь между рядами домиков, он ощущал ни с чем не сравнимое.
Вот здесь он и должен быть.
Не то чтобы это было его окончательное место, его теперь вечный дом, его предназначение, но чувство верно пройденного пути, хотя бы части пути, было очень острым. Потом острота сгладилась, однако всякий раз, вступая на утрамбованное широкое пространство, он то, первое, вспоминал.
— Куда поведешь, парень? К себе? Или прямо сразу к Локо? Где твои интересные личности?
Листопад повертел головой, безуспешно пытаясь сориентироваться. Вообще-то он уже неплохо разбирался — да и что там разбираться-то? — в линейной планировке лагеря, но пока что у него еще не выветрился завораживающий страх, когда отнимаются ноги, и тошнотворная, оглушающая, бьющая в темя боль.
