То, что я сохранил в себе способность видеть и понимать шире и больше, это в мою пользу говорит или наоборот? Или, может быть, кому-то это здесь нужно?… Синяя страна. Неужели так заметно, что я все еще не потерял надежды отыскать ее? А вместе с нею ту, которая… которую до сих пор…»
Харон растворил скрипучую дверь, шагнул наружу, где вместо полусумрака теперь господствовали две луны. Кроме стола, за которым здесь нечего и некому было есть, в его хибарке имелась длинная лавка, на которой только что сидел танат, и грубые нары, на которых некому было спать. Иногда он вообще не понимал, зачем она нужна, эта его хибарка, но так уж было заведено — дощатый домик у причала занимал Перевозчик. Тоже давно заведено. До него.
Меж палаточных стен на улицах — линиях — лежали четкие двойные пересечения света и тени. Лагерь и без того являл собой унылое зрелище, а при свете двух лун становился особенно мрачным. Самая простая деталь вроде протянутой наперекосяк в общем ряду палаточной растяжки обретала зловещий двойной смысл.
Он решил пройти берегом до самых первых линий, оттуда и начать. В списке упоминались линии с десятых по сто сороковые, практически по всему лагерю. Ну да так оно в подобных случаях и бывает, приходится разыскивать и разговаривать с каждым в отдельности.
«А написано от руки, коряво и чернилами. Кто их… не составляет, нет, это уж совсем не понять, но кто их хотя бы переписывает, эти списки? Танаты?»
Идя влажной кромкой, он знал, что не оставляет за собой отпечатков, как не оставляют ни малейшего следа мелкие аккуратные волны, облизывающие слежавшийся, твердый, как стекло, зернисто-песчаный берег. Плотный крупный песок был абсолютно черным, похожим на вулканический, но на самом деле своим цветом он обязан воде Реки. Все, что соприкасалось с ее водами достаточно долго, — чернело. Борта всех без исключения Ладей, которые ему довелось здесь видеть, почти до самых планширей несли траурную окраску. Лопасти весел — на Ладьях, где были весла — глянцевели антрацитом. Сваи причала казались высеченными из черного Лабрадора, хотя это был дуб — вечный дуб, целая дубрава, вырубленная в Священной Роще на южной оконечности Пелопоннеса, неподалеку от входа в Тэнар…
Разумеется, он отдавал себе отчет, что за этими рождающимися у него названиями, из которых больше половины он не знал, с чем соотнести, ничего конкретного не стоит. Нет и никогда не было никакой Священной Рощи. Старался он припомнить, да так и не смог, отчего ущелье, по которому идет единственная тропа оттуда сюда, его тянет называть именно Тэнаром. Откуда он вообще взял, что танаты — это танаты? А не тонтон-макуты или красные какие-нибудь кхмеры?
