* * *
Я проснулся ночью, с абсолютно свежей и ясной головой, с ощущением, что уснуть больше мне все равно не удастся. Ливень прекратился, с крыльца я вдыхал влажную прохладу. Сошел в траву, сразу промокнув.
Разгуливая ночами по Крольчатнику, я научился более-менее ориентироваться и пришел сейчас куда наметил, почти не плутав среди черных стволов и лохматых кустов, кажущихся больше вдвое против обычного в темноте. Отчего-то уличного освещения хотя бы по основным дорожкам пяти с половиной гектаров Территории не существовало. Половинка луны в первой четверти на расчистившемся небе походила на неровную апельсинную дольку. Гребень западной стены отчетливо рисовался в почти погасшей заре со своими хищными зубьями и попавшей в промежуток меж сосновых ветвей следящей коробкой на штыре. Что, кстати, случится, если по одной-двум хорошенько попасть увесистой каменюкой? Можно заняться перебрасыванием записочек через забор. В пустых бутылках, спичечных коробках, трогательных треугольничках. «Добрый человек! Который найдет это письмо! Если у тебя есть мать. Есть жена и дети. Если ты веруешь в Господа Бога нашего Иисуса Христа!..» И что, интересно, я напишу дальше? Что живу, как у попа в гостеванье, кормят меня на убой, зла не творят, только за забор не выпускают?
А зачем тебе за забор, скажет Добрый Человек. У нас такая жизнь пошла, такое завертелось, я того И гляди сам к тебе попрошусь. Я, между прочим, добываю хлеб в поте лица своего, жену и детей кормлю, а ты? Чего тебе за твоим забором не сидится? Живи да радуйся, что свезло тебе, как мало кому. Чего ты вообще туда попал, за каки-таки стати тебе тихий угол, сладкая баба да жирный кошт? Видать, не из простых ты, сиделец, коли тебя туда взяли. Не к нашему рылу крыльцо.
То-то и оно, скажу я ему. И про бесплатный сыр в мышеловке скажу. Боюсь только, не поймет терзаний моих Добрый Человек, хотя отчасти они и по нему тоже, терзания-то мои. Но не стану я ему их писать. Как и многого другого, что он, глядишь, в минуту досуга и пробежал бы не без занимательности и интереса. Тьфу ты, опять — «писать»!.. А ведь я так и не проверил, что у меня делается в кабинете.
Я осторожно переступил с ноги на ногу, держась чуть в стороне от потока света из окна. Мы различались цветом наших ночных окон. У Ксюхи и Наташи Нашей окна светились желтым. У Юноши Бледного — темно-коричневым. У Правдивого — цветом стоп-сигнала, у Ларис Иванны были синие шторы. У меня зеленые. Полоса, изломанная на траве и кустах передо мной, была бледно-сиреневой.
