— Это урики.
— Ну, ну, ну, прочь урики!
— Эх вы, благодетель! — сказала одна из девушек, которую Дмитрицкий очень неучтиво поторопил переодеваться в другую комнату.
— К чему наставили столько свечей? прочь! одной с вас довольно. Э-ге! совсем просмотрел было картинную галерею! Долой!
И Дмитрицкий сам сорвал с гвоздей разные картинки в рамках и побросал их под постель; стекла летели вдребезги.
— Что ж это вы все бьете! ведь это денег стоит! — сказала, разгневавшись, пожилая женщина.
— Помилуй, матушка, прилична ли здесь притча о блудном сыне! с ума ты сошла! Ай, ай, ай, трубки!.. Чу! кажется, приехала? встречай!
Маленькая новомодная колясочка на плоских рессорах, без задка и, следовательно, без человека, остановилась подле калитки. Дама вошла в калитку, ее встретила мать семейства на крыльце, а Дмитрицкий в дверях.
— Ах, и вы здесь? — сказала Саломея Петровна.
— Я хотел сам представить вам бедное семейство.
— Тем приятнее мне, что мы общим участием поддержим несчастных.
— Вот та несчастная женщина, которую кормят своими, трудами эти девушки, — сказал Дмитрицкий.
— Это все ваши дочки? — спросила Саломея Петровна, смотря в лорнет на девушек, которые встали и, потупив глаза, присели, — как труд истомил их! — продолжала она, — ах, бедные!.. Вы давно уже в Москве?
— Ах, давно, сударыня, ваше сиятельство, — отвечала с глубоким вздохом плачевным голосом мать пяти дочерей, отирая глаза платком. — Муж помер, оставил меня в бедности, кормись, как хочешь!..
— Вы найдете во мне помощь, милая; на первый раз… прошу принять.
— Позвольте поцеловать ручку! Благодарите!
Четыре из девушек бросились также к руке Саломеи Петровны; но одна, едва воздерживаясь от смеху, выбежала в другую комнату.
— Чего вы боитесь, миленькая? — сказал Дмитрицкий, кинув на нее грозный взгляд.
— Вот тебе раз! буду я руку целовать! — тихо проговорила девушка.
— Одна из них немного помешана, — сказал Дмитрицкий, склонясь к уху Саломеи Петровны.
— Ах, я думаю, они все близки к этому; на них страшно смотреть: какие бледные лица с впалыми щеками, какой мутный взор, губы синие… Это ужасно! — отвечала Саломея Петровна тихо. — Но как здесь чисто, опрятно, — продолжала она, осматривая комнату и потом входя в другую.
— Позвольте вас, сударыня, хоть чайком попотчевать.
— В угождение тебе я выпью чашку, — сказала Саломея Петровна, садясь на стул и заводя разговор с Дмитрицким об отчаянных положениях, в которые люди могут впадать.
Между тем как старуха и девушки хлопотали о самоваре, бегали в лавочку, то за водой, то за сухарями, то за сливками, Саломея Петровна могла свободно вести с Дмитрицким разговор, никем не нарушаемый.
