— А супруг ваш-с? — спросил он, поцеловав ручку Саломеи.
— Я, к вашим услугам, — торопливо вызвался Дмитрицкий, видя, что Саломея смутилась.
— Как-с, кажется Федор Петрович Яликов, — сказал казначей, смутясь и сам.
— Так точно-с, — отвечал Дмитрицкий.
— Нет-с, вы шутите, — сказал казначей, — я знаю их супруга.
— А, вам Федора Петровича, первого ее мужа! — вскричал Дмитрицкий, спохватившись, — он умер-с.
— Умер! ах, боже мой! — проговорил горестно казначей, — стало быть, недавно: потому что не более двух недель, как я получил от него письмо.
— Да-с, очень недавно, перед нашим отъездом, — отвечал Дмитрицкий, сбившись в свою очередь с толку.
— Как это жалко! — сказал казначей, не зная, что более сказать на молчание Саломеи и на резкие ответы Дмитрицкого.
— Да-с, очень жалко! — отвечал сухо Дмитрицкий, желая скорее отделаться от гостя и смотря ему в глаза, как будто в ожидании, что ему еще угодно будет спросить. Пан грабе также пристально и с сардонической улыбкой уставил на него взор. Казначей совсем потерялся; он бросился снова к ручке Саломеи Петровны и, по привычке, забывшись, просил ее свидетельствовать свое почтение Федору Петровичу.
В смущении, в забывчивости и она по привычке проговорила:
— Покорнейше вас благодарю.
Казначей отретировался. Пан грабе, а вслед за ним и Дмитрицкий захохотали.
Саломея Петровна, закусив губы, вышла в другую комнату.
— А цо то за така мизерна гисториа? — спросил Черном-ский.
— А то, пане, не гистория, а интродукция в гисторию, — отвечал Дмитрицкий.
— Разумем, пане, то штука! Я мыслил же — панья в самом деле жона пана. Да ходзим же, ходзим, юж время!
— Сейчас, — сказал Дмитрицкий.
Он вошел в комнату Саломеи. Она лежала на диване, скрыв лицо свое в подушке.
— Спит! — проговорил тихо Дмитрицкий, торопливо выходя из комнаты.
— О нет, не сплю! — сказала Саломея; но Дмитрицкий уже исчез.
Саломея в первый раз почувствовала тоску разочарования и не в состоянии была облегчить себя слезами. Плакать казалось ей всегда низко. Она чувствовала, что в Дмитрицком чего-то недостает для нее; но самолюбие не дозволяло сознаться ей, что недостает в нем любви. Женщина с сердцем сказала бы вслух сама себе: он меня не любит! и залилась бы слезами. Но Саломея была горда, она терзалась втайне от самой себя. Ввечеру вдруг дверь отворилась, вошел Черномский.
— Извините, сударыня, — сказал он, — сожалея вас, я пришел спасти вас от человека, который вас погубит.
— От какого, сударь, человека? — гордо спросила Саломея.
