Алое и зеленое | страница 42



— Он славный мальчик. Не так умен, как Франсис, но не дурак, и характер легкий. И потом, они отлично друг друга знают и любят друг друга…

— Любят… Н-да.

— Н-да, вот именно.

Разговор этот происходил в длинной комнате на втором этаже, бывшей бильярдной, которую Милли превратила в некое сочетание будуара и домашнего тира. Эта смешанная атмосфера сбивала с толку знакомых Милли, на что, безусловно, и была рассчитана. Комната была устлана толстым ковром, и в ближнем ее конце, у двери, чем-то неуловимо наводя на мысли о церковном, стоял низкий белый туалетный стол с высоким зеркалом под большим кружевным балдахином вроде тех, какие во время крестного хода держат над гостией. По бокам зеркала высились золоченые подсвечники со свечами, сейчас не зажженными, а перед ним помещался розовый пуф, перетянутый гирляндой из шелковых розочек. Тут же расположилось несколько чрезвычайно удобных, обитых атласом кресел. Все они были повернуты лицом к зеркалу, словно приготовлены для какой-то церемонии, в ходе которой Милли предстояло украшать свою особу, а может быть, и разоблачаться на глазах у восхищенных зрителей. Насколько было известно Кристоферу, никаких таких церемоний здесь не происходило, и он вовсе не предполагал, хотя и не пытался в этом удостовериться, что в баночках уотерфордского стекла на туалете в самом деле хранится косметика. Скорее там могли храниться ликеры. Насколько ему было известно… ибо порой его пронзало подозрение, что у Милли есть какая-то тайная жизнь, и там, в этой жизни, с другими, проблематичными поклонниками она доходит до пределов, о каких он не мог и мечтать. Но нет, это исключено; он знает о Милли решительно все, и раз ему отказано в конечных милостях, значит, и никто другой их не удостоен.

Стена в дальнем конце комнаты, обшитая деревом и изрешеченная револьверными пулями, была голая, если не считать ряда мишеней, в которые Милли, стоя среди атласных кресел, целилась из своего маленького никелированного револьвера. Боковые стены, оклеенные шершавыми зелеными обоями с растительным узором, были густо завешаны неплохими, писанными маслом портретами разных Киннардов. На них Милли с подходящими к случаю задорными восклицаниями тоже частенько наводила свое оружие, но только раз выпустила в их сторону пулю, да и та, по счастью, засела в раме. Кристофер терпеть не мог эти забавы. Его нервировал и шум, и отвратительное ощущение самого удара. Смотреть на вооруженную Милли было одно удовольствие, но он болезненно принимал угрозу на свой счет.