Весной 1851 года, вздыхая по Полине Виардо, он влюбился в красивую крепостную горничную своих братьев Тургеневых – Феоктисту Петровну Волкову, которую выкупил очень дорого, дал свободу и сделал своей любовницей. Эта продиктованная лишь физической необходимостью связь оставляла незанятым его ум, позволяла мечтать о другой, божественной, о той, кому он восторженно писал: «Я бесконечно целую вам ноги. Тысяча благодарностей за милые ноги». (Там же.)
К постановке на сцене готовилась его следующая пьеса – «Где тонко, там и рвется». 20 октября актер Щепкин представил его Гоголю, автору «Мертвых душ», творчеством которого Тургенев восхищался. Писатель встретил их, стоя за конторкой с пером в руке. Он был одет в темное пальто, зеленый бархатный жилет, коричневые панталоны. Гоголь выглядел усталым и постаревшим. «Длинный, заостренный нос придавал физиономии Гоголя нечто хитрое, лисье, – напишет Тургенев, – невыгодное впечатление производили также его одутловатые, мягкие губы под остриженными усами; в их неопределенных очертаниях выражались – так по крайней мере мне показалось – темные стороны его характера: когда он говорил, они непонятно раскрывались и выказывали ряд нехороших зубов; маленький подбородок уходил в широкий бархатный черный галстук. <<…>> „Какое ты умное, и странное, и больное существо!“ – невольно думалось, глядя на него». (И.С. Тургенев. «Гоголь». Воспоминания.) Неразговорчивый обычно Гоголь на этот раз был расположен к общению. Он говорил об искусстве, литературе, восхищался рассказами гостя. Тургенев сидел рядом на диване и слушал с благоговением. Однако, когда Гоголь заговорил о необходимости цензурного надзора, он поспешил сменить тему разговора. Гениальный автор «Ревизора» и «Мертвых душ» неожиданно предстал в образе реакционного упрямого газетного писаки, каковым он стал в последнее время под давлением своего окружения. Некоторое время спустя Тургенев увидел его во время публичного чтения «Ревизора». 24 февраля 1852 года на утреннем заседании общества посещения бедных он узнал от Панаева о смерти писателя. Потрясенный известием, он написал Полине Виардо во время заседания: «Нас постигло великое несчастье: Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, все – 2-й том „Мертвых душ“, множество оконченных и начатых вещей, – одним словом, все! Вам трудно оценить всю огромность этой столь жестокой, столь невосполнимой утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был не просто писатель: он нам открыл нас самих». (Письмо от 21 февраля (4) марта 1852 года.) А два дня спустя делился своими переживаниями с публицистом Феоктистовым: «Кажется, что какие-то темные волны без плеска сомкнулись над моей головой – и я иду на дно, застывая и немея». (Письмо от 26 февраля (9) марта 1852 года.)
