«И в конной гвардии солдаты не хотели присягать новому императору, не убедившись сперва в смерти Павла. Посланы были в Михайловский замок за знаменами унтер-офицер Григорий Иванов и несколько солдат при корнете Филатьеве. Их допустили к телу покойного императора и, когда, по возвращении в казармы, Саблуков спросил Григория Иванова, убедился ли он в смерти государя: – Да, ваше благородие, – отвечал Григорий Иванов, – он крепко умер. – Будешь ли теперь присягать императору Александру? – Буду; хотя он и не лучше, но, так или иначе, кто ни поп, тот и батька» (Лобанов-Ростовский. С. 369–370).
«Между тем <…> император Александр предавался в своих покоях отчаянию, довольно натуральному, но неуместному. Пален, встревоженный образом действия гвардии, приходит за ним, грубо хватает его за руку и говорит: – Будет ребячиться! Идите царствовать, покажитесь гвардии» (Ланжерон. С. 148–149).
«В 7 часов утра императрица была наконец допущена к телу супруга. Сцена произошла раздирательная» (Ливен. С. 193). – «Наскоро созван был Сенат и все присутственные места; они также приведены были к присяге. Императрица Мария волей-неволей присоединилась к остальным подданным своего сына <…>.
В девять часов утра водворилось полное спокойствие» (Ланжерон. С. 149).
«В 10 часов мы все были на вахт-параде, во время которого прежняя рутина была соблюдена» (Саблуков. С. 94), – все, «что в подражание пруссакам введено <…>, осталось ненарушимым: те же по военной службе приказы, ежедневные производства, отставки, мелочные наблюдения, вахт-парады, экзерцир-гаузы, шлагбаумы» (Шишков. С. 85).
«В конце парада мы узнали, что заключен мир с Англией и что курьер с трактатом уже отправлен в Лондон <…>. Крайне любопытно то, что г-жа Жеребцова <сестра Зубовых> предсказала печальное событие 11-го марта в Берлине и, как только она узнала о совершившемся факте, то отправилась в Англию и навестила своего старого друга лорда Уитворда, бывшего в течение многих лет английским послом в Петербурге» (Саблуков. С. 954).
«Как только известие о кончине императора распространилось в городе, немедленно же появились прически `а la Titus, исчезли косы, обрезались букли и панталоны; круглые шляпы и сапоги с отворотами наполнили улицы. Дамы также, не теряя времени, облеклись в новые костюмы, и экипажи, имевшие вид старых немецких или французских attelages, исчезли, уступив место русской упряжке, с кучерами в национальной одежде и с форейторами (что было строго запрещено Павлом), которые с обычной быстротою и криками понеслись по улицам» (
