Верил ли Павел всерьез и полностью – всем существом своим, душой и жизнью – в свою сверхъестественную соединенность с миром запредельным, горним и неизъяснимым: в то, что о его царствии присматривают небесные силы бесплотные? Или его вера была не самостоятельна? исходила не из откровений и предчувствий его собственного организма, а была предписана ему символическим языком эпохи – как диктант ученику?
Тут бы можно было присоединиться к великому лингвософскому спору о том, что чем определяется: язык – мышлением или мышление – языком. Мы не можем поддерживать ни первую, ни вторую версию, ибо полагаем, что между языком и мышлением существует система взаимных согласованностей, а посему думаем, что не будь у Павла природной, врожденной склонности к заглядыванию в бесплотную сферу потустороннего бытия – не доверился бы он так живо и энергично языку эпохи, то есть не дал бы ходу преданиям о Михаиле Архангеле, не стал бы тратить миллионы на строительство Михайловского замка, не назвал бы своего четвертого сына Михаилом, наконец, не назначил бы свою коронацию на Пасху.
«Павел I специально приурочил свой въезд в Москву на коронацию к Вербной субботе, а самую коронацию – к Светлому Воскресению <…>. Тем самым Павел приравнивает свое вступление в Москву вступлению Христа в Иерусалим в качестве Мессии, Царя и Искупителя, а свою коронацию – к окончательному прославлению Христа, воцарившегося и искупившего человечество» (Живов, Успенский. С. 272–273). – Впрочем, приравнивает он все это как-то так, что у нас остаются сомнения насчет полноты его веры в искупительную и спасительную силу своего сана: он, кажется, понимает, что его коронация – это спектакль, исполненный на языке, способном высказать понятия об авторитете верховной власти только через приравнивание царя земного Царю Небесному. Недаром он спрашивает одного из близстоящих: «Ну что, каково я играю свою роль?» Однако понимает ли он, насколько этот язык, естественный в каком-нибудь пятнадцатом или даже в семнадцатом столетии, уместен накануне девятнадцатого века?
Придворная хроника
ФАВОРИТЫ
«На государя сильно влияет императрица, она вмешивается во все дела <…>. Чтобы усилить свою роль, она соединилась с мадемуазель Нелидовой, ставшей ее лучшей подругой после 6 ноября <…>. Оне желали бы устранить князя Безбородко и посадить на его место князя Александра Куракина, дурака и пьяницу, хотели бы определить во главу военной части князя Репнина и управлять всем через своих ставленников» (
