Он внимательно приглядывался к созданной природой чаше, из которой только что пил, и ко всему вокруг. Его поразил цвет глины, по которой стекала «влага жизни». Глина была не красновато-коричневой, а почти алой. Такой Егорову видеть не приходилось. На самой глине ничего не росло. Узкий треугольник поднимался, как язык пламени, вверх по склону метра на три. А вокруг стояли растения невиданных размеров. Папоротник вытянулся в высоту метра на полтора, а стебли были в два пальца толщиной. Алексей едва узнал кислицу: ее листья не уместились бы и на тарелке, а обычно они едва могли прикрыть спичечный коробок. «Он потому меня и заволок сюда, что здесь такая гущина… на мое счастье заволок…» Егоров снял пиджак и увидел, что вся спина залита кровью, а с левой стороны материя прорезана. Рубашка выглядела еще более устрашающе. Алексей заложил руку за спину и стал осторожно нащупывать рану. Но раны не было, пальцы скользнули по гладкому рубцу ниже лопатки. Он шагнул к ручейку, умылся. Потом возвратился к алой глине, зачерпнул «влаги жизни», вгляделся. Она сначала показалась синеватой, потом бледно-бирюзовой, и в ней то появлялись, то исчезали узкие золотистые ленты — прозрачные, как сама вода.
«Наверное, в темноте все светится… И краски ярче», — подумал Алексей. Он взглядом искал какие-нибудь приметы, чтобы лотом безошибочно найти это место. Но овраг был как овраг — кусты, деревья, трава. Все же Егоров увидел выше, на самом краю три березы, росшие из одного корня. «Вот от них — прямо вниз. Ладно, вылезу, — найду что-нибудь у дороги, камень положу или хоть палку воткну. Я вернусь сюда; обязательна вернусь». Откуда было знать Алексею, что вернуться он сможет лишь спустя годы.
…Наступил вечер, когда Егоров выбрался из оврага. Алексей поискал и вскоре нашел камень — здоровенный, пуда на два с лишним, «Не подниму, пожалуй. Катить придется. Ничего, десяток шагов». Но попробовал и поднял без труда, даже на плечо взвалил. «Ого, силенки такой у меня никогда не было…» Камень ухнул на землю, примял высокую траву. Что-то блеснуло. Егоров вытащил из путаницы стеблей большой тяжелый нож. Ребристая рукоятка была выточена из твердого, как кость, березового наплыва[1]. Лезвие искусной ручной ковки хищно изгибалось. Нож был остер, как бритва, и совсем не тронут ржавчиной. Но на лезвии явственно виднелись следы крови.
«Вот этим он меня, — подумал Егоров, — а потом обронил второпях…» У дороги рос лопух. Алексей сорвал два больших листа, обернул находку и положил в карман. …Если бы Егоров вошел в городок тремя часами раньше, то он наверняка встретил бы Зыбина и был убит второй раз — наган действовал исправно. Но Алексею повезло. Зыбин уже уехал.
