со своей вилки и позволяла осыпать свою руку поцелуями от запястья до ноготков. Дон Ригоберто с замирающим сердцем и подступающей эрекцией ждал развязки.
Едва переступив порог сюита в «Чиприани», донья Лукреция схватила Модесто за руку и впилась ему в губы поцелуем, прошептав:
– Последнюю ночь мы проведем вместе. Я буду с тобой такой послушной, такой нежной, такой страстной, какой прежде была только с мужем.
– Так и сказала? – дон Ригоберто словно проглотил стрихнин с медом пополам.
– Я плохо поступила? – испугалась женщина. – Надо было отказать?
– Ты все сделала правильно, – хрипло проговорил дон Ригоберто. – Любовь моя.
Охваченный желанием и ревностью, которые подстегивали и питали друг друга, он смотрел, как любовники раздеваются, любовался очаровательным бесстыдством своей жены и злорадно посмеивался над одуревшим от счастья бедолагой инженером. Она согласна, она будет моей: непослушные пальцы никак не могли расстегнуть рубашку, ноги путались в штанинах, шнурки не хотели развязываться, а когда Плуто, окончательно потеряв голову, вслепую двинулся к постели, на которой его ждала красавица, – обнаженная маха Гойи, подумал дон Ригоберто, только ноги раздвинуты немного больше, чем нужно, – то немедленно споткнулся на ровном месте, жалобно вскрикнув:
– Ой-ой-ой!
Лукреция расхохоталась, а за ней и Ригоберто. Распростертый на полу Модесто тоже рассмеялся:
– Это нервы, Лукре, это нервы.
Постепенно утоляя страсть, дон Ригоберто наблюдал за женой, сбросившей оцепенение и раскрывшей объятия навстречу Плуто. Она обнимала Модесто, прижималась к нему, забиралась на него верхом, оплетала ногами его бедра, целовала в губы, лизала его небо и даже – «Ух ты!» – простонал дон Ригоберто – ласкала рукой и губами его член. И тут обезумевший от страсти Плуто запел, заголосил, завыл во всю глотку «Вернись в Сорренто».
– Запел «Вернись в Сорренто»?! – возмутился дон Ригоберто. – В такой момент?
– Вот именно. – Донья Лукреция прыснула, но тут же смутилась и попросила прощения. – Ты меня сбил с толку, Плуто. Ты поешь, потому что тебе хорошо или, наоборот, плохо?
– Я пою, чтобы стало хорошо, – ответил инженер, прервав на миг чудовищно фальшивое арпеджио.
– Мне прекратить?
– Продолжай, Лукре, – взмолился Модесто. – Смейся, если хочешь. Я пою, чтобы сделаться счастливым. Заткни уши, думай о другом, смейся. Но, заклинаю тебя, продолжай.
– И он пел? – спросил дон Ригоберто, пьянея от наслаждения.
– Все время, – усмехнулась донья Лукреция. – Когда мы целовались, когда я была сверху, когда он был сверху, и так, пока мы не перепробовали все известные позы. А иначе он просто не мог. Потерпел бы фиаско.
