Еще свежо было эхо тамбовского восстания. Все это понимали кремлевские стервятники, их так называемое «политбюро». За бокалом грузинского вина они сговаривались, решая как бы побольше уничтожить обманутых, запуганных сограждан своих. Для всеобщего страха они придумали то, до чего до них никакой злодей додуматься не мог – ГОЛОДОМОР.
К концу 1932 года резко уменьшилась выдача продуктов по карточкам. Нормы стали совсем уж птичьими. Да и те не всегда выдавали. При этом нормы выработки на лесоповале не только не уменьшались, но, наоборот, – начальство спрашивало и за того парня, который от упадка сил привалился к дереву да так и превратился в замерзший камень. Кого бригадники не в силах были донести до барака, того охрана, для верности, – прикладом по голове. Приказ суров: беречь патроны.
Умирающих и умерших свозили в разрушенную церковь, откуда каждый день уходили обозы с мертвецами, которых закидывали в заготовленные ямы. Второго февраля в одну из таких ям был заброшен Петр Пожарицкий, пятого июля кое-как присыпают землей Тимофея, с десятками других, умерших от голода, мучеников. Готовились к смерти миллионы неизвестных. Шел страшный 1933 год.
Прасковья Петровна умирала в мае: кое-где местами уже появлялась трава. Она не только знала, что умирает, но сама удивлялась тому, что еще жива. Никого ни о чем не просила, но ее нескрываемой мечтой было, чтобы похоронили ее по христианскому обычаю, в гробу. Хотя понимала, что мечта эта несбыточна. Не из чего делать гроб и некому хоронить. Оставшиеся в живых сами лежали без сил.
Умерла она тихо, 11 мая, в спецпоселке Тепловка. Дошла весть о ее смерти до братьев, которые сами умирали на Красной Вишере. Подняться смогли двое, и молча, сберегая силы, пошли в сторону Тепловки. Шли они с трудом передвигая ноги. Даже энкавэдэшник, увидев уходящих в тайгу ссыльных, махнул рукой: эка, невидаль, – доходяги пошли в тайгу умирать. Вот первобытный народ! Много было таких, кто хотел умереть за спецпоселением, на вольном воздухе.
К вечеру братья одолели тайгу, болото, даже благополучно перебрались через Вижаиху. Перемучили тяжкие для них 12 километров.
Сестра, от которой остались лишь кости, обтянутые потемневшей шелушившейся кожей, лежала в латаном-перелатаном платье. Казалось, она очень устала, прилегла на нары отдохнуть, пока комары не летают, и задремала, сложив руки на груди. Иосиф и Григорий молча перекрестились над покойницей, рядом встала младшая, Ксения. Их мама сидела рядом с усопшей, держа ее за руку, неотрывно глядя в ее лицо, что-то шепча про себя, одной ей известное.
