Она ему не ответила.
«Ну и хорошо, – думал он, возвращаясь к подруге, – ну и ладно». Но ничего ладного не было – в средостении пульсировал какой-то ком: то ли боли, то ли пустоты, то ли нестерпимого стыда – поди разбери.
Когда он снова проснулся, было уже светло. Часы показывали одиннадцать утра. Подружка тихо посапывала рядом. Дивный изгиб бедра, точеное плечо, длинные руки и ноги, большие, почти избыточные груди при тонком стане. Всему этому не хватало только истории, летописи чувств и пережитых страданий, да, страданий и мук, чтобы он это любил, чтобы он этим дорожил, чтобы он боялся это потерять. Да, она была при нем, возбуждала его, давала ему чувство комфорта и мужской уверенности, но это не было его смыслом и выбором, это не было его жизнью, а лишь приложением.
Осторожно, чтобы не разбудить подружку, он встал и, понурившись, снова пошел к своей бывшей любови. Он считал, что должен ей что-то сказать, что им надо хорошо поговорить и, может быть, тогда… Но ее не было. Он не нашел ее ни ванной, ни на кухне. Она ушла. Без следа, без записки.
Оставалось что-то сделать с портретом. Друзья реставраторы помогли вернуть лицо на прежнее место, шов был почти незаметен. Картина была продана в Риме какому-то любителю за две тысячи долларов. На них, добавив свои сбережения, художник купил подержанный «пассат».
