– И какой же выход предлагаешь? Как все же нам, проверять или не проверять вас? – усмехнулся Синцов.
– А выход только один: лучше воевать, чтобы действительно было о чем докладывать, – сердито сказал Ильин. – А то ведь как у нас некоторые делают? О своих потерях донесет, как они есть, – их никуда не денешь. Свое продвижение тоже укажет близко к истине, – если соврет, рано или поздно обнаружится. Значит, простор для фантазии, особенно если неудача, – только в одном: какой страшный противник перед ним оказался! Где против него два батальона из разных полков действовали – доложит, что два полка, где роту уничтожил – укажет «до батальона», и если поверят, значит, с него и спросу нет. Стандарт преувеличений – вещь опасная! Привыкнуть недолго, а поди потом выскочи из него! Хорошо еще, чем дальше, тем меньше таким горлодерам верят. Раньше, бывало, доложил – и ладно. А теперь требуют: докажи!
Ильин повернулся к Завалишину:
– Расскажи ему этот случай.
Завалишин улыбнулся своей медленной улыбкой.
– Весной в политотделе корпуса разбиралось одно политдонесение из полка соседней дивизии, – сказал Завалишин. – Бои были, как Ильин выражается, безрадостные, успехи – чуть-чуть, а политдонесение один мудрец составил, что противник потерял до двухсот человек только убитыми и бежал в панике. Раз в панике, значит, уже не догонишь и подтверждения у него не спросишь. А вот где двести убитых? Поехали, проверили; действительно, когда опушку леса заняли, двадцать девять немецких трупов на своем переднем краю закопали. Подтвердилось. А где остальные? Ну, этот мудрец, когда его спросили, не растерялся. «Остальных, говорит, с собой утащили. Они всегда стараются трупы утаскивать!» Что стараются утаскивать – это верно, но как же так, все сразу, вышло, что и в панике бежали и сто семьдесят трупов при этом с собой тащили? Смех смехом, а автора донесения сняли. Сам начальник политотдела армии Черненко приезжал, занимался этим. Он такой лжи ни от кого не потерпит.
– Еще мало у нас за это снимают, – сказал Ильин. – А то иногда подписываешь донесение, в котором все правда-матка, а сам про себя думаешь: лопух ты, лопух!
– Что-то не пойму: ругаешь себя или хвалишь? – спросил Завалишин.
– Хвалю, – огрызнулся Ильин.
– Ну, а раз хвалишь, не забудь, что не ты один такой лопух. Есть и другие. И докладывать по совести не хуже тебя умеют…
– Давай, давай, – сказал Ильин. – А то давно меня за ячество не прорабатывал!
