– А мой сын? Где дофин Карл?
– Вчера поздно вечером, – громко и отчетливо произнес Арманьяк, – Ваше Величество подписали указ о назначении дофина Карла верховным правителем королевства. Это было сделано потому, что вы, государь, беспокоитесь за собственный рассудок. Если болезнь вновь завладеет вами, принц станет командовать верными присяге солдатами. Сейчас он осматривает крепостные стены.
– Но вы, любезный мой Бернар, поможете мальчику советом? Ведь ему лишь недавно минуло… постойте, сколько же? А, вот, вспомнил! – И король засмеялся звонким смехом ребенка, справившегося с трудной задачей. – Пятнадцать! Я не ошибся, нет?
– Нет, государь, вы сочли верно, – успокоил несчастного коннетабль. – Да, дофину всего пятнадцать, но он весьма искусен в воинском деле, и я убежден, что он справится с командованием. Что до меня, то, конечно же, я всегда буду рядом с ним. Правда… – Тут коннетабль замялся, и король заметил это.
– Почему вы замолчали? Говорите!
– У нас почти нет денег на ведение войны, – неохотно признался коннетабль.
– Да, вы уже упоминали об этом, – кивнул король. – Но ведь есть еще и сокровища казны, которые предназначены для особых случаев.
– Они уже проданы, государь.
– Проданы? Но как это могло случиться? Ведь для этого надо было иметь нашу царственную печать и подпись нашей руки!
– Государь, лицо, почтение к которому не дает обвинению сорваться с моих губ, присвоило вашу печать и рассудило, что ваша подпись не обязательна.
– Ах так! – Глаза Карла сверкнули гневом. – Значит, на меня уже смотрят как на умершего?! Значит, Изабелла… а ведь вы толковали о ней, не так ли?.. – Коннетабль молча уронил голову на грудь. – Изабелла, моя некогда любимая Изабо, изменяет мне с бургундцем, и они вместе грабят нашу и без того вконец обнищавшую Францию! Я отомщу! Я жестоко отомщу! Оба будут казнены! Оба! Коннетабль, мы завтра же отправляемся в Венсен! Измена должна быть наказана!
Арманьяк, которого такой исход дела весьма устраивал, поклонился в знак повиновения, моля бога об одном – чтобы король за ночь не передумал или же не оказался вновь под гнетом своего недуга.
Но судьба оказалась благосклонна к герцогу Жану, о котором попросту забыли. Когда на следующий день королевский кортеж тронулся в путь, ему навстречу попался некий молодой человек. Одетый нарядно и даже изысканно (с голубого – а это был любимый цвет королевы – берета ниспадала на плечо широкая лента; талию обрисовывал тесный камзол голубого же бархата, стянутый золотой бечевой, поверх которого была наброшена свободная куртка красного бархата; костюм этот, стоивший очень и очень немало, дополняли прилегающие панталоны цвета бычьей крови и черные бархатные туфли с острыми и столь сильно загнутыми вверх носками, что они с трудом влезали в стремена), этот юноша беспечно ехал по дороге, что вела из Венсенского замка, и довольно громко напевал песенку, посвященную королеве. Завидев государя, он не стал спешиваться и уж тем более обнажать голову, а лишь небрежно кивнул и поехал дальше. Смелым и даже наглым делало его то, что вот уже несколько месяцев он проводил каждую ночь в объятиях Изабеллы.
