Митя стоял перед ним, испытывая и раздражение, и ужас одновременно.
– Так нельзя… – с трудом выдавил он из себя. – Это бесчеловечно, в конце концов!
– Она потом скажет нам спасибо. Она поплачет, но очень быстро забудет вас – уж такова женская сущность. Можете поверить мне, доктору, всю жизнь имевшему дело со слабым полом.
– Можно мне с ней проститься? – наконец, справившись с собой, сухо спросил Митя.
– Да, конечно! – с готовностью согласился Венедиктов. – Только постарайтесь сделать это с наименьшими для ее психики потерями. Если вы действительно любите Соню…
Митя медленно вышел из кабинета. Смесь ярости и отчаяния – вот что сейчас владело им, но вместе с тем он чувствовал в словах Венедиктова какую-то странную правду. Если бы он любил Соню чуть меньше, то согласился бы с ее отцом – рай в шалаше невозможен. «Но мне не надо рая. Мне нужно только одно – чтобы она была рядом».
– …Ну, что? – кинулась к нему Соня. – Что тебе сказал папа?
Митя коротко, очень скупо пересказал ей все.
– Что, он собирается отдать меня в закрытый пансион?! – В ее темно-зеленых глазах заблестели слезы.
– Соня, не надо. – Митя осторожно взял ее за руку. – Давай сделаем так: с отцом ты не будешь спорить, но летом снова поедешь к Бобровым на дачу. И там мы все как следует обсудим… Отец ведь отпустит тебя к ним?
– Да… К ним – да!
– Значит, встретимся там.
– Летом?
– Летом.
* * *
За окном летал первый снег, накрывая сад, еще кое-где зеленый, белым покрывалом. Ива стояла у окна и смотрела, как зима хозяйничает у нее во дворе.
– Так и жизнь пройдет – не заметишь… – пробормотала она.
Ее было не по себе оттого, что осень столь быстро сменила лето, промелькнула оранжевым сном, и вот уже – начался декабрь. А все остальное так и осталось в прежнем виде…
Раздался звонок.
– Ива, открой – это я, Толик! – раздался голос, искаженный переговорным устройством.
Ива нажала кнопку, открывающую ворота. Через несколько мгновений увидела в окне Прахова, шагающего по засыпанной порошистым снегом дорожке, и, как всегда, испытала это непонятное, горькое чувство тоски, настоявшейся на раздражении и жалости. Поистине не тот напиток, чтобы употреблять его каждый день! Но в последнее время Толик Прахов зачастил в этот дом.
Ива встретила его в прихожей, сдержанно поцеловала в щеку.
– Здравствуй, Толик… Чаю хочешь?
– Да, пожалуй… На улице собачий холод!
Он разделся, прошел в гостиную и разложил на массивном дубовом столе, оставшемся с прежних времен (когда покойный отец служил в министерстве, и были модны такие вот основательные, имперские вещи), газеты.
