– Может быть. Может быть… А сегодня я подумал: а что, если это – отец нашего прапорщика? И прапорщик скрывался у отца, поскольку территориально, по крайней мере, все совпадает!
– Ну даже если и так… – Сазонов задумчиво почесал нос. – Почему ты думаешь, что дневник уцелел? И где его там искать?
– При церкви. Если церковный архив сохранился, дневник Гуляева там. Где легче спрятать бумаги? Среди других бумаг!
– А это можно проверить? – тихо спросила Ева.
– Можно. Я хочу поехать туда и разобраться во всем на месте.
– Гениально, Даня! – Сазонов принялся обнимать Михайловского. – Это просто гениально!
Все зашумели. Только Ева молчала, продолжая смотреть на мужа неподвижными прозрачно-серыми глазами.
…Михайловские возвращались к себе на дачу. Ева дремала, а потому никак не комментировала произошедшее.
– Ева… – осторожно произнес Михайловский.
– Что? – Она открыла глаза.
– Ева, я в самом деле хочу ехать туда.
Ева поежилась.
– Даня, ты мне столько раз твердил, что ты – кабинетный ученый и это не твое дело – бегать с заступом и металлоискателем…
– Я все равно поеду, – упрямо сказал он. – Ты против?
– Нет, – подумав, ответила Ева. – Но это как-то странно… В духе Майн Рида, Жюль Верна и прочих книжек, которые я читала в детстве – о путешествиях и приключениях. Монтигомо Ястребиный Коготь! – тихо засмеялась она.
– Ты что, за дурачка меня принимаешь? – моментально взбесился Михайловский. – За мальчика, решившего откопать клад?.. Я серьезный ученый, Ева, я занимаюсь серьезными вещами…
– Да никто не сомневается в твоей серьезности! – надменно закричала она. – И вовсе я не собираюсь тебя удерживать… Ты что, так и не понял, какая я? Я не из тех, кто превращает мужа в подкаблучника – я слишком себя уважаю…
– О, кто бы сомневался! То-то этот дурак Панов угрем возле тебя вился…
– Хватит! – с ненавистью сказала Ева и демонстративно зажала ладонями уши. – И оправдываться я тоже не собираюсь, тем более что ни в чем не виновата…
Некоторое время они ехали молча. Город кончился, начались дачные поселки, Михайловский мчался по дороге с максимальной скоростью.
– Даниил, перестань… – шепотом сказала Ева. – Потише, пожалуйста!
Он сбросил скорость, а потом и вовсе остановился. Слева тянулся лес, а справа терялось в темноте поле, по которому гулял холодный ветер. И – ни души.
Михайловский повернулся к Еве и обнял ее.
– Ну все, прости меня… Прости!
Он чувствовал какую-то мучительную, почти невыносимую радость, когда вот так, после ссор, прижимал ее к себе.
